лучше быть рабом на земле чем царем мертвых
Ахиллес
Лучше быть распоследним рабом на земле, чем царем средь теней у Гаде’са, [1]
Даже если бессмертная матерь моя, дочь глубин океанских Фетида [2]
Повлияла на сопроводителя душ, быстрокрылого бога Гермеса, [3]
Чтоб не в Та’ртар [4] зловещий попал ее сын, а в Элизиум [5] в недрах Аида.
Остров Ле’вка [6], блаженных обитель и край – это лучшее место загробья,
Все другие герои спустились в Эре’б, [7] я один удостоился рая,
Где Елена, дочь Зевса [8] (где ж быть, как не здесь этой лилии междуусобья?)
Стать моей захотела, [9] забыв навсегда про Париса и Менелая.
Здесь, вдали от Стигийских болот [10] и огня жидкой смеси Пирифлегетона, [11]
Асфодели в лугах не растут, [12] и покой простирается до горизонта,
Дочерь Дия, [13] увы, не люблю я тебя, мне родившую Эвфориона, [14]
Ибо мне не забыть имя той, что жила на другом берегу Геллеспонта.
Я искал ее всюду: в роскошных садах, у кристальных ручьев, в райских кущах
И на всех островах среди праведных душ, как Елена, красивых, но черствых,
Но нигде не нашел; разве только она в царстве мрака у сил всемогущих?
И тогда я однажды к богине возвал, к той, что ведала судьбами мертвых:
«О прекрасная Ко’ра, [15] царица теней, где найти мне любовь? Я сгораю!
Коль во мраке Эреба блуждает она, там, где Стикс, [16] словно кольца Тифона, [17]
Девять раз извивается в царстве твоем, я готов к ней спуститься из рая!»
И откуда-то голос ее зазвучал, и ответила мне Персефона:
«Сын Пелея, [18] забыл ли как голос твой звал из загробного мира в Троаде [19]
Дочь Приама, которую ты объявил нареченной своей и любимой?
И она, вняв призыву, решила сойти в мир теней, не Ахилла ли ради
Грудь свою под ахейский подставив клинок, горделиво и неколебимо?
Ты ее не дождался, решив соблазнить, как бесстыдный Сизиф-нечестивец, [20]
Дар самой Афродиты троянцу-врагу, [21] и добился признанья Елены;
Сладко женщиной той же владеть, что владел жизнь твою оборвавший счастливец!
Ты вкусил, что хотел, но уже никогда не увидеть тебе Поликсены. [22]
Ей одной удалось сохранить средь людей сильный дух и безгрешность младенца,
И за это бессмертьем ее наградить не замедлили боги Олимпа,
Никогда она больше уже не умрет, благородное юное сердце,
И в дельфийских лесах [23] засияла красой лучезарная новая нимфа.»
У неволи души нет ни прутьев, ни стен, будет мир подземельем казаться,
Даже если в просторы дано улететь на свободу стремящейся птице;
Мне уже не воскреснуть никак, чтобы к ней из подземного рая подняться,
А бессмертья печать как она разобьет для того, чтоб ко мне опуститься?
[8] Елена была дочерью Леды, жены спартанского царя Тиндарея, но, согласно мифологии, отцом ее считался Зевс.
[9] Согласно одной из версий греческого мифа, после смерти Елена обитала на острове Левка вместе с Ахиллом (Ахиллесом) в качестве его любовницы или супруги.
[10] Стигийские болота (Ахерусийское озеро) находятся в Аиде, и в них впадают несколько рек, протекающих в царстве мертвых.
[12] Асфоделевый луг находится в царстве Аида. Там блуждают тени умерших.
На этом лугу цветут асфодели бледно-желтого цвета, источающие аромат, предназначенный для утешения душ, попавших в Аид. Именно из-за этой легенды асфодель называют цветком смерти.
[18] Ахилл был сыном смертного героя Пелея и богини морских глубин Фетиды.
Именно потому, что отец его был смертен, смертным стал и Ахилл, хотя мать его и была бессмертной богиней. Бессмертными дети рождались только тогда, когда оба родителя таковыми были. Если только по решению богов детям, у которых хотя бы один родитель был смертным, в дальнейшем не даровали бессмертия (как в случае с Гераклом), то они умирали, как обычные люди, и после смерти попадали в царство Аида.
Власть
Вла́сть — это возможность и способность навязать свою волю, воздействовать на деятельность и поведение других людей, даже вопреки их сопротивлению.
Цитаты [ править ]
Любовь к власти есть демон людей. Дайте им всё — здоровье, пищу, жилище, образование, — и они будут несчастны, капризны, потому что демон ждёт, ждёт и хочет удовлетворения. Отнимите у них всё и удовлетворите их демона — они станут счастливы…
Власть над собой — высшая власть.
Я имею честь представить Палате следующий общий принцип: наша ответственность в этом отношении прямо пропорциональна нашей власти. Там, где большая власть, там и большая ответственность, где меньше власти, там меньше ответственности, а где нет власти, не может быть, я считаю, и речи об ответственности. — Из речи в Палате общин по вопросу южноафриканских местных народностей 28 февраля 1906 года
I submit respectfully to the House as a general principle that our responsibility in this matter is directly proportionate to our power. Where there is great power there is great responsibility, where there is less power there is less responsibility, and where there is no power there can, I think, be no responsibility.
Цена власти — это ответственность. — Из речи в Гарвардском университете по случаю получения почётной докторский степени 6 сентября 1943 года
The price of greatness is responsibility.
Власть — это управление судьбами людей. Если ты не можешь управлять собственной судьбой и судьбами других, то ты будешь от них зависеть.
Власть, над которой безнаказанно глумятся, близка к гибели.
Достигнув вершины власти, павиан не облегчает себе жизнь. Ему всё время кажется, что в стаде нет должного порядка. Сидя на возвышении, он грозно хмурит брови то на одну обезьяну, то на другую. Время от времени ему приходится грозить кулаком, стучать себя в грудь, скалить зубы, похлопывать себя по гениталиям, подзывать то одного, то другого самца и заставлять его принять одну из поз подчинения: опустить голову, пасть ниц, встать в унизительную для самца самочью позу подставки для спаривания. Если кто-то выкопал что-то вкусное или нашёл что-то интересное – потребовать себе. Геронты считают самок своей собственностью и не могут допустить, чтобы они спаривались с самцами низших рангов, но сами самки себе на уме, и уследить за ними нелегко. У иерарха нет ни гнезда, ни имущества. Три предмета постоянно заботят его: сохранение и приращение территории стада, удержание самок и власть. [2] :215
Из всех уличных видов спорта самый лучший — это швыряние камней в зазнавшуюся власть.
Лучше царствовать в аду, чем прислуживать на небесах.
Лучше быть последним рабом на земле, чем царем в подземном царстве мертвых.
Республиканский порядок — высшая форма правления, поэтому она требует и высшего типа человеческой природы.
Народ желает не только хлеба, но и власти. Как можно желать власти?! Я-то думал, что власть, это проклятие, которое наследуешь против собственной воли. Проклятие, скрытое под пурпурной мантией.
Порой люди, геройски проявляющие себя на фронте, дрожат, услышав окрик начальника.
Человека здесь ценят лишь по тому, в каких отношениях он состоит с властями, а потому присутствие в моем экипаже фельдъегеря производило действие неотразимое. Сей знак высочайшего покровительства превращал меня в важное лицо, и мой собственный кучер, что возит меня все то время, какое я нахожусь в Петербурге, казалось, вдруг возгордился достоинством хозяина, дотоле ему неведомым; он взирал на меня с таким почтением, какого никогда прежде не изъявлял; можно было подумать, что он взялся возместить мне все почести, каких до сих пор по неведению меня лишал. Пешие крестьяне, кучера дрожек, извозчики — на всех оказывал магическое действие мой унтер-офицер; ему не было нужды грозить своей камчой — одним мановением пальца, словно по волшебству, он устранял любые затруднения; и толпа, обычно неподатливая, становилась похожа на стаю угрей на дне садка: они свиваются в разные стороны, стремглав уворачиваются, делаются, так сказать, незаметными, издалека заметив острогу в руке рыбака, — точно так же вели себя люди при приближении моего унтер-офицера.
Я с ужасом наблюдал чудесное могущество этого представителя власти и думал, что, получи он приказ не защищать меня, а уничтожить, ему повиновались бы с той же аккуратностью.
Я сказал, что меня пугает власть не потому, что она мерзкая, бездушная и бесчеловечная, хотя она мерзкая, бездушная и бесчеловечная, а то, что это власть никаких не засланных людей, то есть не оккупационная, и не власть касты (не брахманы, которые существовали в Индии, и не аристократы в России), а власть абсолютно народная, потому что во главе страны стоит сын Кухара и медсестры. А это значит, что мерзость власти питается мерзостью воспроизводящего её народа. Я думал, что мне за этого «кухара» вставят, хотя я просто использовал незакавыченную ленинскую цитату.
«Власть народу» – совершенно бессмысленный лозунг. Народу власть не нужна, обычные люди не знают, что с ней делать, они ею гнушаются, даже боятся ее. «Власть народу» обычно кричат те, что этой самой власти домогаются. Революция – это, в сущности, смена одной элиты на другую, порою менее наглую или менее жадную, что эту самую революцию в подобных случаях оправдывает.
Я нахожу, что повелевать всегда приятно, хотя бы даже стадом баранов. — «Дон Кихот»
Кто была эта женщина, голову и торс которой увековечил скульптор? Кто был он сам. Нет ответа на эти загадки. Но не все ли равно? Мир преклонился перед гением. Дуновение его проносится над толпой и замыкает ее уста. И в эти часы созерцания отрешает ее от земли.
Крепко стиснув руки, Маня глядит на этот лоб, на эти губы. Сколько власти! Какое сознание силы. Богиня любви? Не то… Нет в ней ни опьяняющей женственности, как в Венере Капитолийской, ни трогательной стыдливости, как в Венере Медицейской. Все они женщины. Эта ― царица. [3]
Лучше быть рабом на земле чем царем мертвых
Бог морей служит своему старшему брату Зевсу, выпрягает из колесницы царя богов коней и покрывает чехлом его великолепную колесницу.
Самый мрачный из богов — Аид царит глубоко под землей, в царстве мертвых. Вход в его царство находится там, где заходит солнце, глубокая пропасть ведет в царство Аида с поверхности земли. Нет оттуда возврата. В царстве мертвых катят свои волны реки Стикс и Ахерон. Угрюмый перевозчик Харон перевозит души умерших через мрачные воды Ахерона. Трехглавый пес Кербер сторожит вход в царство Аида.
Лишь немногим могучим героям позволили боги посетить царство умерших и живыми вернуться на землю. Одиссей побывал там и увидел тени героев троянской войны. Поведал Одиссею Ахилл, что лучше быть живым поденщиком на земле, чем царем в царстве Аида. Побывал там и Геракл. Он принес из царства мертвых адского пса Кербера, это был один из двенадцати подвигов героя.
Мертвых судят три неподкупных царя — Минос, Эак и Радамант, удостоенные этой чести за правдивость и доброту при жизни на земле. Злодеев обрекают они на вечные страдания. Тантала, оскорбившего богов, вечно мучат голод и жажда. Он стоит по пояс в воде, но стоит ему наклониться — вода убегает от него, а плоды дерева, стоящего рядом с ним, поднимаются кверху, когда он протянет к ним руки[3].
Хитроумный Сизиф, обманом вернувшийся однажды из царства Аида на землю, снова попал туда и осужден вечно вкатывать тяжелый камень на высокую гору. Но лишь достигнет Сизиф вершины, камень падает вниз, и он должен снова начинать свой бесполезный труд[4].
Душами мужчин подземного царства повелевает Аид, душами женщин — жена его Персефона — дочь богини плодородия Деметры.
Аид похитил ее, когда она, юной девушкой, беззаботно собирала в поле цветы. Горько плакала и отбивалась Персефона, но умчал ее на колеснице, запряженной черными конями, мрачный Аид. Жалобный крик дочери услыхала Деметра. Девять дней бродила богиня по земле, с факелами в руках искала она дочь и темными ночами. На десятый обратилась Деметра к всевидящему богу Солнца — Гелиосу и от него узнала, что дочь ее по воле Зевса находится в царстве мертвых.
Безгранично было горе Деметры. Ушла она от богов и, чтобы никто не мог узнать ее, приняла образ старухи. Проливая горькие слезы, блуждала она по земле. Но как только Деметра покинула Олимп, на земле стали засыхать виноградники и оливковые деревья, растения и животные погибли от засухи. Среди смертных начался голод, люди перестали приносить жертвы богам. Опасаясь гибели всего живого, Зевс послал к Деметре вестницу богов Ириду. Долго уговаривала Деметру вестница богов. Но Деметра объявила, что она не вернется на Олимп, пока не увидит Персефону. Тогда Зевс послал к Аиду Гермеса. Быстро достиг Гермес ворот подземного царства и объявил Аиду волю великого Зевса: Аид должен отпустить Персефону к матери. С огромной радостью бросилась Персефона к колеснице и помчалась на землю. Но перед отъездом Аид дал ей съесть гранатовое зернышко — символ брака — и тем навсегда связал ее с царством мертвых.
По решению Зевса две трети года — весну и лето — Персефона проводит с матерью на земле. В это время цветут деревья и цветы, а поля дают хлеб. А на треть года спускается Персефона под землю, к мрачному Аиду, и земля замирает, засыхает растительность, с тем чтобы пышно расцвести, когда вновь вернется на землю Персефона.
Много у Зевса детей, вместе с ним пирующих в светлых чертогах Олимпа. Самый прекрасный из них — бог солнечного света, покровитель искусств, златокудрый Аполлон — любимец Зевса. Без промаха разят врагов стрелы его лука. Он поразил ими страшное чудовище — дракона Пифона, жившего в Дельфийском ущелье. И с тех пор в Дельфах находится святилище Аполлона.
Чтят златокудрого бога и на Делосе, где он родился. Все умолкают, когда Аполлон появляется вместе со своими спутницами музами. Их девять, и каждая из них — покровительница науки или искусства[5]. С восторгом внимают боги хору муз и игре Аполлона на струнах.
Дивно играет прекрасный бог, но не переносит он ни насмешек, ни замечаний. Жестоко наказал Аполлон фригийского бога полей, сатира Марсия, за то, что тот дерзнул состязаться с ним в музыке. Победу присудили Аполлону, а Марсия Аполлон повесил, содрав с него кожу.
Боятся люди встреч с сестрой Аполлона — вечно юной и прекрасной Артемидой — богиней природы и покровительницей охоты. С колчаном за спиной и луком в руках, легкая и быстрая, она преследует дичь по горам и лесам. Ее любимые спутницы и подруги — нимфы — богини полей и лесов и наяды — богини рек и источников. Охотники посвящают Артемиде первых убитых животных, головы и клыки кабанов. Горе смертному, который приблизится к юной богине! Стрелы ее так же метко разят, как и стрелы божественного Аполлона. Жестоко расправились Аполлон и Артемида со смертной женщиной Ниобой, оскорбившей их мать Латону. Семь сыновей и семь дочерей было у Ниобы. Возгордившись, отказалась Ниоба приносить жертвы Латоне, родившей только двух детей. Услышав жалобы матери, перебили Аполлон и Артемида всех детей Ниобы меткими стрелами. Окаменела от горя несчастная мать, она превратилась в скалу, из которой бьет источник. Вечно плачет Ниоба о своих детях.
Муками Тантала называют нестерпимые мучения от сознания близости желанной цели и невозможности ее достигнуть.
Джон Мильтон
Джон Мильтон (англ. John Milton ; 9 декабря 1608 — 8 ноября 1674) — английский поэт, публицист, политик и мыслитель. Его главное произведение — эпическая поэма «Потерянный рай».
Содержание
Цитаты [ править ]
Божественная философия! Ты не сурова и не суха, как думают глупцы, но музыкальна ты как лютня Аполлона! Отведав раз твоих плодов, уже вечно можно вкушать на твоём пиру тот сладкий нектар, от которого нет пресыщения. [1] [2]
Долг нечто гораздо более существенное, чем даже слова, и к исполнению его следует более благоговейно стремиться. [2]
Дурные вести бегут, хорошие плетутся прихрамывая. [3]
Кто восторжествовал с помощью силы, тот лишь наполовину победил своего врага. [3]
Кто царствует внутри самого себя и управляет своими страстями, желаниями и опасениями, тот более чем царь. [3] [2]
Любовь должна не туманить, а освежать, не помрачать, а осветлять мысли, так как гнездиться она должна в сердце и в рассудке человека, а не служить только забавой для внешних чувств, порождающих одну только страсть. [2]
Мир имеет свои не менее славные победы, чем война. [3]
Нация, которая не может управлять собою, но отдаёт себя в рабство собственным вожделениям, будет порабощена другими хозяевами, которых она не выбирала, и будет служить им не добровольно, а против своей воли. [2]
Одиночество порой — лучшее общество. [3]
С меня довольно и малого числа читателей, лишь бы они достойны были понимать меня. [4] [5]
Супружество без любви лишено истинного бытия, добра, утешения, не имеет в себе ничего от Божьего установления, ничего, кроме самого убогого и низкого, чем легко может пренебречь любой уважающий себя человек. Плотская жизнь может продолжаться, но она не будет ни святой, ни чистой, ни поддерживающей священные узы брака, а станет в лучшем случае животной функцией… Ибо в человеческих делах душа является действующей силой, а тело в некотором смысле пассивно. И если в таком случае тело действует вопреки тому, чего требует душа, как может человек думать, что это действует он, а не нечто ниже его? [2]
Поэзия [ править ]
Jäcobum quidem sine te consortia serus adivit
Astra, nec inferni pulveris usus ope.
Sic potiùs fœdus in cælum pelle cucullos,
Et quot habet brutos Roma profana Deos,
Namque hac aut aliâ nisi quemque adjuveris arte,
Crede mihi cæli vix bene scandet iter.
Родина, мачеха с сердцем, что твёрже, чем белые скалы,
В чьё основанье прибой бьёт у твоих берегов,
Разве пристало тебе обходиться с сынами твоими
Так, чтоб спасались они за рубежом от нужды… [6]
К чему тебе, Шекспир наш бесподобный,
Величественный памятник надгробный?
Над местом, где твой прах святой зарыт,
Не надо строить вечных пирамид —
Заслуживаешь большего по праву
Ты, первенец молвы, наперсник славы.
В сердцах у нас себе воздвиг ты сам
Нетленный и слепящий взоры храм.
Тебя не обессмертило ваянье,
Но множатся твоих трудов изданья,
И глубиной дельфийских строк твоих
Ты так дивишь всех, кто читает их,
Что каменеем мы от восхищенья… [6]
What needs my Shakespear for his honour’d Bones,
The labour of an age in piled Stones,
Or that his hallow’d reliques should be hid
Under a Star-ypointing Pyramid?
Dear son of memory, great heir of Fame,
What need’st thou such weak witnes of thy name?
Thou in our wonder and astonishment
Hast built thy self a live-long Monument.
For whilst to th’ shame of slow-endeavouring art,
Thy easie numbers flow, and that each heart
Hath from the leaves of thy unvalu’d Book,
Those Delphick lines with deep impression took,
Then thou our fancy of it self bereaving…
Мне двадцать три, и Время, этот вор,
Неуловимый, дерзкий, быстрокрылый,
Уносит дни моей весны унылой,
Так и не давшей всходов до сих пор.
Но лишь в обман ввожу, быть может, взор
Я внешностью ребячливой и хилой,
Превосходя в душе сокрытой силой
Иного, кто на мысль и дело скор. [6]
How soon hath Time, the subtle thief of youth,
Stol’n on his wing my three-and-twentieth year!
My hasting days fly on with full career,
But my late spring no bud or blossom shew’th.
Perhaps my semblance might deceive the truth
That I to manhood am arriv’d so near;
And inward ripeness doth much less appear,
That some more timely-happy spirits endu’th.
Часов свинцовостопых вереницу,
Завистливое Время, подгоняй
И тем, чего мы алчем до гробницы,
В пути свою утробу наполняй;
А так как все, что б ты ни поглощало, —
Лишь суета и ложь,
Ты мало обретёшь,
Мы потеряем мало! [6]
Fly envious Time, till thou run out thy race,
Call on the lazy leaden-stepping hours,
Whose speed is but the heavy Plummets pace;
And glut thy self with what thy womb devours,
Which is no more then what is false and vain,
And meerly mortal dross;
So little is our loss,
So little is thy gain.
Пусть скорбный амарант, нарцисс печальный
Нальют слезами чашечки свои
И царственным покровом в миг прощальный
Устелют море, коим у семьи
И сверстников наш Люсидас похищен.
Архангел, сжалься! [7] [8] Пусть нам из пучины
Доставят тело милое дельфины! [6]
Bid Amaranthus all his beauty shed,
And Daffadillies fill their cups with tears,
To strew the Laureat Herse where Lycid lies.
For so to interpose a little ease,
Let our frail thoughts dally with false surmise.
Look homeward Angel now, and melt with ruth:
And, O ye Dolphins, waft the hapless youth.
«Как требовать труда, лишая глаз?» —
Я вопрошаю. Но в ответ сурово
Терпенье мне твердит: «Не просит бог
Людских трудов. Он властвует над всеми.
Служа ему, по тысячам дорог
Мы все спешим, влача земное бремя.
Но, может быть, не меньше служит тот
Высокой воле, кто стоит и ждёт [2] ». — перевод С. Я. Маршака
«Doth God exact day-labour, light denied?»
I fondly ask. But Patience, to prevent
That murmur, soon replies: «God doth not need
Either man’s work or his own gifts: who best
Bear his mild yoke, they serve him best. His state
Is kingly; thousands at his bidding speed
And post o’er land and ocean without rest:
They also serve who only stand and wait.»
«Как может человек, коль зренья нет,
Предвечному творцу служить успешно?»
И в тот же миг я, малодушьем грешный,
Услышал от Терпения ответ:
«Твой труд и рвенье, смертный, бесполезны.
Какая в них нужда царю царей,
Коль ангелами он располагает?
Лишь тот из вас слуга, ему любезный,
Кто, не ропща под ношею своей,
Всё принимает и превозмогает». [6]
Статьи о произведениях [ править ]
О Мильтоне [ править ]
Необходимо принимать во внимание эффект, производимый целым. Читая, к примеру, Мильтона, мы вряд ли сможем назвать хотя бы одну строку, которая при ближайшем рассмотрении оказалась бы удачной. Однако Мильтон и не собирался корпеть над изготовлением того, что принято называть «удачной строкой»: он стремился к созданию великолепных строф и гармонически цельных поэм…
В области белого стиха Мильтон, Томсон и наши драматурги сверкают, как маяки над пучиной, но и убеждают нас в существовании бесплодных и опасных скал; на которых они воздвигнуты.
In blank verse, Milton, Thomson, and our dramatists, are the beacons that shine along the deep, but warn us from the rough and barren rock on which they are kindled.
Лишь Мильтон, злоязычьем уязвлённый,
Взывал к возмездью Времени — и вот,
Судья нелицемерный, непреклонный,
Поэту Время славу воздаёт.
Но он не лгал — гонимый, угнетённый,
Не унижал таланта,
И умер, как жил, ненавистником тиранов. — перевод Т. Г. Гнедич и А. Л. Соколовского
Мильтон стоит одиноко в эпохе, которую он озарял.
Milton stands alone in the age which he illumined.
Искажённые представления о невидимых силах — предметах поклонения Данте и его соперника Мильтона — всего лишь плащи и маски, под которыми эти великие поэты шествуют в вечность. Трудно определить, насколько они сознавали различия между их собственными верованиями и народными.
The distorted notions of invisible things which Dante and his rival Milton have idealized, are merely the mask and the mantle in which these great poets walk through eternity enveloped and disguised. It is a difficult question to determine how far they were conscious of the distinction which must have subsisted in their minds between their own creeds and that of the people.
Властитель числ органа,
Певец надмирных сфер!
Нам дух твой невозбранно
Являет меру мер
И всех начал начало.
Но лишь глупцу пристало
Твой славить прах
И, тщась почтить возвышенный твой гений,
Пытаться гимн для скорбных песнопений
Сложить в стихах.
Ты пел для духов рая,
Мелодий храм живой.
Разлада не скрывая,
Восторг дарил нам свой
И крылья вдохновенья. — перевод В. В. Левика
Сычи орлов повсюду гнали;
Любимцев таинственных сил
Безумные всегда искали
Лишить парения и крил.
Вы, жертвы их остервененья,
Сыны огня и вдохновенья,
Мильтон, и Озеров, и Тасс!
Земная жизнь была для вас
Полна и скорбей и отравы;
Вы в дальний храм безвестной славы
Тернистою дорогой шли,
Вы с жадностию в гроб легли.
Но ныне смолкло вероломство:
Пред вами падает во прах
Благоговейное потомство;
В священных, огненных стихах
Народы слышат прорицанья
Сокрытых для толпы судеб,
Открытых взору дарованья!
Что пользы? — Свой насущный хлеб
Слезами грусти вы кропили;
Вы мучились, пока не жили.