а что нам терять кроме чести ноты
А что нам терять кроме чести ноты
ПРИЕМЫШИ
Ну что ж, теперь нам не ужиться,
Вы перешли рубеж стыда.
И ваши души, ваши лица
Нам чужды будут навсегда.
Вы нами правили незримо.
Вам захотелось наяву
Владеть наследницею Рима,
Назвать рабынею Москву.
Не красота ее и слава
Больную воспалила плоть.
Вы ненавидели Державу,
В которой не распят Господь.
Причмокивая сладострастно,
Уже считали вы рабой
Всю землю русскую. Напрасно
Не дорожили вы судьбой.
О нет, нам ваша кровь гнилая
И жизнь пустая не нужны.
Оставьте их себе, не зная,
Как безнадежно вы больны.
Но есть границы всепрощенью
И для приемышей-калек.
И вы поймете их значенье
В сиротский двадцать первый век.
ВОЙСКА НЕБЕСНОЙ ОБОРОНЫ
Святая русская держава
В кровавый дым погружена.
Её поруганная слава
Земному взгляду не видна.
Исполосованы знамёна.
Но над изменой и враньём
Войска небесной обороны
Ещё глядят на окоём.
Дом Богородицы, Россия,
Твои поля и города,
Враждебной отданные силе,
Горят от боли и стыда.
Полки, бригады, батальоны
Отгородились от своих.
Войска небесной обороны
Одни за мёртвых и живых.
И по невидимому следу,
Не преклоняя головы,
Святые ратники победы
Сойдут из вольной синевы.
И беззаконные законы
Не одолеют Русь, пока
Над нею держат оборону
Её небесные войска.
* * *
Под крестовиною окошка,
присев на краешек скамьи,
старик играет на гармошке
воспоминания свои.
Сухими пальцами играет,
сухие губы закусил,
пережитое собирает,
друзей ушедших пригласил.
Всё переборы, переливы,
аккорда нет ни одного.
Они не слишком торопливы –
воспоминания его.
Меха потёртые вздыхают,
басы почти что не слышны.
Играет, словно отдыхает
от всей любви и всей войны.
Скорей бы он закончил, что ли,
и среди солнечного дня
за все свои былые боли
простил молчанием меня.
* * *
Свои своих из-под брони косили.
Не хочется ни верить, ни служить.
И всё же без Москвы жила Россия,
Без армии России не прожить.
Виновные ответят поимённо
За пулемётно-пушечный расстрел.
Но наши офицерские погоны
Господь ещё снимать нам не велел.
И пусть неувядаемым позором
Придворные овеялись полки, –
Есть в армии законы, по которым
Грехи смывают сами штрафники.-
Отныне не кричат «Москва за нами!»,
Но, стиснув зубы, верят под огнём,
Что русское простреленное знамя
Мы всё-таки поднимем над Кремлём.
ЗАПРЕЩЁННЫЕ СТИХИ
От боя до боя недолго,
не коротко, лишь бы не вспять.
А что нам терять, кроме долга?
Нам нечего больше терять.-
И пусть на пространствах державы
весь фронт наш – незримая пядь.
А что нам терять, кроме славы?
Нам нечего больше терять.
Пилотки и волосы серы,
но выбилась белая прядь.
А что нам терять, кроме веры?
Нам нечего больше терять.
Звезда из некрашеной жести
восходит над нами опять.
А что нам терять, кроме чести?
Нам нечего больше терять.
В короткую песню не верьте,
нам вечная песня под стать.
Ведь что нам терять, кроме смерти?
Нам нечего больше терять.
1987
* * *
Первыми погибли, как ни странно,
тренеры мои и физруки –
силачи, романтики, титаны,
далеко ещё не старики.
С нами, непутёвой детворою,
и уроки проводя, и дни,
не считали жизнь они игрою,
в справедливость верили они.
Заросли травою стадионы,
проданы спортзалы под склады,
жизнь – и та как будто вне закона
в годы необъявленной беды.
Русские по крови и по духу,
славившие честные бои,
первыми не вынесли разруху
физруки и тренеры мои.
Погрустнели, запили, устали
связывать начала и концы.
Не согнулись – ведь они из стали,
а сломались верные бойцы.
* * *
Громыхали дальние разрывы,
между звёзд мелькали трассера.
На войне по-своему красивы
тихие такие вечера.
Ни о чём не думалось особо.
Пели песни, пили спирт-сырец,
чтобы не печалиться и чтобы
войны прекратились наконец.
Пасынки России, командиры
миномётных и десантных рот, –
нам ли не грустить о судьбах мира,
если мы воюем пятый год.
Если генералы обманули,
если ненавидят нас в Кремле,
если нам желанной стала пуля,
неприкосновенная в стволе.
1998
* * *
Горит заря над городом Кабулом,
горит звезда прощальная моя.
Как я хотел, чтоб Родина вздохнула,
когда на снег упал в атаке я.
И я лежу, смотрю, как остывает
над минаретом синяя звезда.
Кого-то помнят или забывают,
а нас и знать не будут никогда.
Без документов, без имён, без наций
лежим вокруг сожжённого дворца.
Горит звезда, пора навек прощаться,
разлука тоже будет без конца.
Горит звезда декабрьская, чужая,
а под звездой дымится кровью снег.
И я слезой последней провожаю
всё, с чем впервые расстаюсь навек.
1982
ОДИНОКИЕ НОТЫ
Офицерский романс –
жёлтый лист на погоне,
хрипловатый напев неизвестной войны,
и чужие глаза, и родные ладони,
батальонная явь, гарнизонные сны.
С восемнадцати лет под военные марши
мы служили, и жили, и верили в них.
Офицерский романс – он для тех,
кто постарше,
он для тех, кто случайно остался в живых.
Полковой барабан громыхает всё глуше,
всё обыденней пули над нами жужжат.
Слух привык ко всему.
Не привыкли бы души,
те, что Богу и Родине принадлежат.
Офицерский романс – одинокие ноты
перетянутых струн в ослабевшей стране.
Замолчать бы навек. Но невидимый кто-то
подпевает вполголоса там, на войне.
* * *
Оставь заботы вечные,
покуда наяву
бесчестит враг Отечество,
и Шую, и Москву.
Заставы богатырские
пусты в родной земле.
Палаты монастырские
развращены в Кремле.
От горького изменчества
не сберегли, увы,
ни веры, ни Отечества,
ни Шуи, ни Москвы.
Плывет над силой вражеской
бензиновая хмарь.
Ни звезды не покажутся,
ни купол, ни алтарь.
Больна душа не лечится
ни в рабстве, ни в хлеву.
. За веру, за Отечество,
за Шую, за Москву!
Февраль 1993
НАШИ ЗВЕЗДЫ И НАШИ КРЕСТЫ
Побелела звезда жестяная,
И красны от закатов кресты.
И витает печать неземная
Над землею святой пустоты.
Стали черными белые кости,
Стали черные кости черней,
На забытом российском погосте
Породнившись за тысячи дней.
Отчего же, скорбя над пустыней,
Небеса высоки и чисты?
Для чего же все зримее ныне
Наши звезды и наши кресты?
Надень свой тельник, браток,
Комбез десантный надень.
За нами Юг и Восток,
За нами солнце и тень.
Надень берет голубой,
Вглядись в зеркальный овал:
Мы все же чище с тобой,
Чем те, кто нас предавал.
Надень медаль “За б/з”,
На отчий выйти порог.
Когда Держава в грозе,
Мы вновь солдаты, браток.
* * *
Пришел на могилу отца
над медленной русской рекою.
Дешевого выпил винца.
К плите прислонился щекою.
* * *
Из Шуйской тетради
Вдали от исторических событий
живу, рыбачу, песенки пою,
с годами поневоле знаменитей
в провинциальном становясь краю.
Серьезным литератором считают
меня друзья, соседи и родня,
хотя стихов, конечно, не читают
ни по ночам, ни среди бела дня.
Прощают мне отсутствие машины,
моторной лодки, дорогих снастей
и предпочтенье самогона винам
всех выдержек, процентов и мастей.
Прощают непутевые любови:
мол, ты поэт, тебе оно видней.
(Но все-таки прервут на полуслове,
когда скажу хорошее о ней).
Так в чем исток моей безвинной славы?
Не в том ли, что, родной в родном краю,
юродивый поэт больной державы
живу, рыбачу, песенки пою?
8 апреля 1995.
Священник прибыл на автомобиле,
звонарь и дьякон подошли пешком.
Я вспоминаю, как они любили
девчонок, с кем я тоже был знаком.
А впрочем, богохульствовать не буду,
о молодости нашей промолчу.
Я жду тебя. Ведь ты земное чудо.
Другое чудо мне не по плечу.
Луч полыхнул в надвратную икону,
порозовев, рассеялся туман,
светила куполов средь небосклона
сверкают как оптический обман.
И ты идешь по улице Белова,
прекрасна, высока и молода,
и входишь в церковь, не сказав ни слова,
румяная от счастья и стыда.
5 февраля 1997
Механизаторов из Шуи
обратно в Шую он везет.
В двери автобусной спешу я,
чтоб не задерживать народ.
С опущенным смущенным взглядом
между сидений прохожу.
И вот, рюкзак пристроив рядом,
на окружающих гляжу.
Любуюсь крепкими плечами,
сутуловатыми слегка,
заслушиваюсь их речами,
конечно, не без матерка.
Они почти не обращают
внимания на мой рюкзак,
как бы заранее прощают,
что я приезжий, что рыбак.
Спросили, впрочем, об улове,
я демонстрирую улов,
который явно им не внове
и не заслуживает слов.
Сходя на площади Базарной,
шоферу денежку плачу,
и улыбаюсь благодарно,
и в жизни собственной бездарной
копаться что-то не хочу.
14 апреля 1997
МОНАСТЫРЬ
Из Шуйской тетради
Монастырь под куполами
за излучиной реки.
Догорающее пламя
и тепло твоей щеки.
Между сосен, как в палатке,
засиделись у костра.
Все спокойно, все в порядке,
все не хуже, чем вчера.
Мы как будто бы в походе,
если издали глядеть.
Нам открыто, при народе
не положено сидеть.
Этих маленьких трагедий
на Земле не перечесть.
Хорошо, где нет соседей,
хорошо, где сосны есть.
Обещаю, что не буду
говорить с тобой всерьез.
Обещаю, что забуду
неотвеченный вопрос.
Для чего живу на свете?
Я не знаю, я живу.
Понимаешь, это дети.
Не в романе. Наяву.
Слушай, ссоримся мы что ли?
Мы же ссорились вчера.
Счастья нет. Покой и воля.
Это Пушкин. Мне пора.
Все равно погасло пламя,
Да и сыро над рекой.
. В тот, который с куполами?
Он не женский. Он мужской.
8 ноября 1993
РЫНОК
Из Шуйской тетради
* * *
Любимые дети Державы,
мы жили от бед вдалеке,
считая великим по праву
свой город на Тезе-реке.
Фабричные окна сияли,
гулял и работал народ,
мячи громыхали в спортзале,
в Клещевку ходил теплоход,
ансамбли играли в горпарке,
и в «Павловском», и у «Креста»,
в театре мы по контрмарке
порой добывали места.
Нет, мы не считали столицу
далекой, чужой стороной:
в Москву уезжали учиться,
спеша возвратиться домой.
ПОСЛЕ ПАСХИ
Май. Засыпанный снегом балкон.
Непогода. Безвременье. Скука.
С колокольни доносится звон,
в нем пасхальная радость и мука.
Неужели и я постарел,
ни безумства не будет, ни счастья?
Неужели весь мир отсырел,
как забор перед воинской частью?
* * *
Тропинка, запруда, аллея
старинных сомкнувшихся лип.
Слов несправедливей и злее
нигде мы сказать не смогли б.
И в здешней соседской усадьбе
бывал он, конечно, не раз.
Мне лучше о нем рассказать бы,
хороший бы вышел рассказ.
Своею счастливой судьбою
им переполняться грешно.
Мне даже для ссоры с тобою
вернуться сюда не дано.
20 апреля 1994
ПЫЛЬ
Из Шуйской тетради
* * *
Ах, какая плохая погода!
Снег с дождем объявили в Крыму.
Время жизни со временем года
совпадают один к одному.
Дует ветер с открытого моря,
нагоняет на сердце печаль.
Я давно уже с веком не спорю,
только мне Севастополя жаль.
Малороссы и великороссы,
мы забыли, что русские мы.
Снег с дождем, роковые вопросы.
И последние в бухтах дымы.
Ослабевший орел над волною
смотрит в мутно-дождливую даль.
Разве важно, что будет со мною?
Только мне Севастополя жаль.
А что нам терять кроме чести ноты
Теплов Дмитрий Владимирович
Звание: младший сержант
Место рождения/жительства: РБ, г.Уфа
Похоронен: РБ, Иглинский р-н, п.Иглино
Войны: Чеченские войны
Младший сержант – оператор-наводчик БМП — 618
Родился 4 апреля 1976 года в городе Уфе Республики Башкортостан.
Призван в Вооруженные силы Российской Федерации
27 июня 1994 года Калининским районным Военным
комиссариатом города Уфы Республики Башкортостан.
Погиб 1 января 1995 года при штурме города Грозного.
Прах Героя был перевезен на родину и захоронен 5 октября 1997 года на кладбище поселка Иглино Республики Башкортостан
Из письма мамы Димы – Людмилы Константиновны:
«Наш сын, Теплов Дмитрий Владимирович, родился 4 апреля 1976 года в городе Уфе. Он был добрым, ласковым, в меру шаловливым. Дима учился в СШ № 74, после ее окончания поступил в СПТУ-5. В день защиты диплома 27 июня 1994 года Калининским Военным комиссариатом города Уфы был призван на службу.
Службу проходил в городе Самаре войсковой части №73874, прослужив неполные шесть месяцев, началась Чеченская война. В декабре 1994 года в составе 81 Самарского полка, Дима был направлен на войну.
Новогодняя ночь, бойня. Оттуда мы не получали ни одного письма. В районе Дома печати города Грозного БМП-618, где Дима был командиром отделения, была подбита из гранатомета. В январе 1995 года в газете «Аргументы и факты» был напечатан снимок, а под ним две строчки: «Боевик держит военный билет убитого солдата». Ёкнуло материнское сердце.
И только в октябре 1997 года мы опознали Димочку в 124-ой судебно – медицинской лаборатории в городе Ростове-на-Дону Заключение медицинской экспертизы: взрывная травма с разрушением лица, шеи, левой кисти.
Дима погиб 1 января 1995 года, награжден орденом Мужества (посмертно).
Младший сержант Теплов Дмитрий Владимирович похоронен в поселке Иглино Иглинского района 5 октября 1997 года.
От боя до боя недолго,
Не коротко, лишь бы не вспять.
А что нам терять кроме долга?
Нам нечего больше терять.
И пусть на просторах Державы.
Весь фронт наш — незримая пядь.
А что нам терять кроме славы?
Нам нечего больше терять.
Пилотки и волосы серы,
Но выбилась белая прядь.
А что нам терять кроме веры?
Нам нечего больше терять.
Звезда из некрашеной жести,
Восходит над нами опять…
А что нам терять кроме чести?
Нам нечего больше терять.
В короткую песню не верьте,
Нам вечная песня под стать.
Ведь что нам терять кроме смерти
Нам нечего больше терять.
Награжден орденом Мужества (посмертно)
В короткую песню не верьте
От боя до боя не долго,
не коротко, лишь бы не вспять.
А что нам терять, кроме долга?
Нам нечего больше терять.
И пусть на пространствах державы
весь фронт наш – незримая пядь.
А что нам терять, кроме славы?
Нам нечего больше терять.
Пилотки и волосы серы,
но выбилась белая прядь.
А что нам терять, кроме веры?
Нам нечего больше терять.
Звезда из некрашеной жести
восходит над нами опять.
А что нам терять, кроме чести?
Нам нечего больше терять.
В короткую песню не верьте,
нам вечная песня под стать.
Ведь что нам терять, кроме смерти?
Нам нечего больше терять.
Другие статьи в литературном дневнике:
Портал Стихи.ру предоставляет авторам возможность свободной публикации своих литературных произведений в сети Интернет на основании пользовательского договора. Все авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом. Перепечатка произведений возможна только с согласия его автора, к которому вы можете обратиться на его авторской странице. Ответственность за тексты произведений авторы несут самостоятельно на основании правил публикации и российского законодательства. Вы также можете посмотреть более подробную информацию о портале и связаться с администрацией.
Ежедневная аудитория портала Стихи.ру – порядка 200 тысяч посетителей, которые в общей сумме просматривают более двух миллионов страниц по данным счетчика посещаемости, который расположен справа от этого текста. В каждой графе указано по две цифры: количество просмотров и количество посетителей.
© Все права принадлежат авторам, 2000-2021 Портал работает под эгидой Российского союза писателей 18+
А что нам терять кроме чести ноты
Ещё на границе и дальше границы
Стоят в ожидании наши полки,
А там, на подходе к афганской столице,
Девятая рота примкнула штыки.
Девятая рота сдала партбилеты,
Из памяти вычеркнула имена.
Ведь если затянется бой до рассвета,
То не было роты, приснилась она.
Войну мы порой называли «работа»,
А всё же она оставалась войной.
Идёт по Кабулу Девятая рота,
И нет никого у неё за спиной.
Пускай коротка её бронеколонна,
Последней ходившая в мирном строю,
Девятая рота сбивает заслоны
В безвестном декабрьском первом бою.
Прости же, Девятая рота, отставших:
Такая уж служба, такой был приказ.
Но завтра зачислят на должности павших
В Девятую роту кого-то из нас.
Войну мы подчас называли «работа»,
А всё же она остаётся войной.
Идёт по столице Девятая рота,
И нет никого у неё за спиной.
Горит заря над городом Кабулом,
горит звезда прощальная моя.
Как я хотел, чтоб Родина вздохнула,
когда на снег упал в атаке я.
И я лежу, смотрю, как остывает
над минаретом синяя звезда.
Кого-то помнят или забывают,
а нас и знать не будут никогда.
Без документов, без имён, без наций
лежим вокруг сожжённого дворца.
Горит звезда, пора навек прощаться,
разлука тоже будет без конца.
Горит звезда декабрьская, чужая,
а под звездой дымится кровью снег.
И я слезой последней провожаю
всё, с чем впервые расстаюсь навек.
жёлтый лист на погоне,
хрипловатый напев неизвестной войны,
и чужие глаза, и родные ладони,
батальонная явь, гарнизонные сны.
С восемнадцати лет под военные марши
мы служили, и жили, и верили в них.
Офицерский романс – он для тех,
он для тех, кто случайно остался в живых.
Полковой барабан громыхает всё глуше,
всё обыденней пули над нами жужжат.
Слух привык ко всему.
Не привыкли бы души,
те, что Богу и Родине принадлежат.
Офицерский романс – одинокие ноты
перетянутых струн в ослабевшей стране.
Замолчать бы навек. Но невидимый кто-то
подпевает вполголоса там, на войне.
До свидания, Серёжа.
В мире встретимся ином,
в мире лучшем, мире Божьем,
не жестоком, не земном.
Если райские ворота
не откроют для меня,
буду ждать у поворота
в зону адского огня.
Попросись тогда у Бога
рай покинуть на часок:
я воспоминаний много
и сальца принёс кусок.
Мы его порежем крупно.
Если спиртику придать
с чёрным хлебом совокупно –
Мы в Чернобыле, припомни,
заезжали выпить так
к радиоактивной домне
под названьем саркофаг.
И не встретили отказа,
и нас минула зараза,
излученье не сожгло.
А потом в Афганистане,
пусть едва живые шли, –
сало, хлеб и спирт в стакане
на Саланге нас спасли.
Вспомни край дальневосточный,
где черно от птичьих стай,
где в одну сходились точку
Русь, Корея и Китай, –
там на бреге океанском
мы терзали душу вновь,
выпивая за Даманский,
за Хасан и за любовь.
Не забуду никогда я,
как, таясь перед людьми,
мне шепнул ты: «Пропадаю,
пропадаю, чёрт возьми. »
Но ещё мы не пропали,
где опять по нам стреляли
среди ночи, среди дня.
Впрочем, салу, спирту, струнам
было место и в Чечне.
Вспомни ночку под Аргуном –
как мы пели на войне!
Как под «Марш артиллеристов»
самоходки били в ночь:
чем пехоте в поле чистом
мы могли ещё помочь?
Были годы, было дело,
было многое в судьбе.
Но твоё большое тело
изменило вдруг тебе.
В подмосковной мирной Сходне
близ родителей своих
ты прилёг. А я сегодня
всё ещё среди живых.
Но навек прощаться тоже
До свидания, Серёжа.
Я сальца приберегу.
ВОЙСКА НЕБЕСНОЙ ОБОРОНЫ
Святая русская держава
В кровавый дым погружена.
Её поруганная слава
Земному взгляду не видна.
Но над изменой и враньём
Войска небесной обороны
Ещё глядят на окоём.
Дом Богородицы, Россия,
Твои поля и города,
Враждебной отданные силе,
Горят от боли и стыда.
Полки, бригады, батальоны
Отгородились от своих.
Войска небесной обороны
Одни за мёртвых и живых.
И по невидимому следу,
Не преклоняя головы,
Святые ратники победы
Сойдут из вольной синевы.
И беззаконные законы
Не одолеют Русь, пока
Над нею держат оборону
Её небесные войска.
присев на краешек скамьи,
старик играет на гармошке
Сухими пальцами играет,
сухие губы закусил,
друзей ушедших пригласил.
Всё переборы, переливы,
аккорда нет ни одного.
Они не слишком торопливы –
Меха потёртые вздыхают,
басы почти что не слышны.
Играет, словно отдыхает
от всей любви и всей войны.
Скорей бы он закончил, что ли,
и среди солнечного дня
за все свои былые боли
простил молчанием меня.
Прости, Шестая рота,
В бою под Улус-Кертом,
Как в битве за Москву.
Прощай, Шестая рота,
Теперь и вспомнить страшно,
не только что сказать:
напротив Спасской башни
мне доводилось спать.
Нет, приближённым не был
к властителям страны
и не под чистым небом
В казарме спал, под крышей,
от башни – за рекой.
Всю ночь куранты слышал
и транспорт городской.
Добавлю для дотошных,
что был мой койкодром
А форточка, понятно,
распахнута всю ночь:
и вниз уже не прочь.
начнёт играть в снежки,
блистали в том окне!
над башней в небосклон,
Туманясь в снежной пыли,
там вспыхивали вдруг
зубцы, бойницы, шпили
и циферблатный круг.
Размахом, статью, славой
сияла над державой
И я, солдатик малый
своей страны большой,
дрожал под одеялом
Первыми погибли, как ни странно,
тренеры мои и физруки –
силачи, романтики, титаны,
далеко ещё не старики.
С нами, непутёвой детворою,
и уроки проводя, и дни,
не считали жизнь они игрою,
в справедливость верили они.
Заросли травою стадионы,
проданы спортзалы под склады́,
жизнь – и та как будто вне закона
в годы необъявленной беды.
Русские по крови и по духу,
славившие честные бои,
первыми не вынесли разруху
физруки и тренеры мои.
Погрустнели, запили, устали
связывать начала и концы.
Не согнулись – ведь они из стали,
а сломались верные бойцы.
Громыхали дальние разрывы,
между звёзд мелькали трассера.
На войне по-своему красивы
тихие такие вечера.
Ни о чём не думалось особо.
Пели песни, пили спирт-сырец,
чтобы не печалиться и чтобы
войны прекратились наконец.
Пасынки России, командиры
миномётных и десантных рот, –
нам ли не грустить о судьбах мира,
если мы воюем пятый год.
Если генералы обманули,
если ненавидят нас в Кремле,
если нам желанной стала пуля,
неприкосновенная в стволе.
Вот и весь служебный рост:
на погонах восемь звёзд,
в командирах взвода.
бил условного врага.
враг был настоящий.
в Приднестровье воевал,
спал со вшами в блиндаже,
Я не робок и не слаб,
я отнюдь не против баб,
Я под вечер или в ночь
выпить водочки не прочь:
В общем, я такой, как вы,
из Тамбова ли, Москвы, –
разве что контужен
первым воевавшему в Афганистане,
расформированному в Абхазии 1 мая 1998 года
Обнимись с друзьями боевыми,
фронтовик поймёт фронтовика.
Мы навек остались рядовыми
Как мы были молоды в Баграме!
Как свистели пули у виска!
Как сверкнуло пламя, словно знамя
От Саланга и до Бамиана
лезли мы по тропам в облака
сквозь рассветы алые, как раны
Павшие поймут однополчане:
мы сегодня выпили слегка, –
слишком много горя за плечами
Ну а тех, кто предали нас ныне,
нас и все десантные войска, –
мы их не простим уже, во имя
Воевали в дальних заграницах,
и в Москву придём наверняка –
как в освобожденную столицу
Свои своих из-под брони косили.
Не хочется ни верить, ни служить.
И всё же без Москвы жила Россия,
Без армии России не прожить.
Виновные ответят поимённо
За пулемётно-пушечный расстрел.
Но наши офицерские погоны
Господь ещё снимать нам не велел.
И пусть неувядаемым позором
Придворные овеялись полки, –
Есть в армии законы, по которым
Грехи смывают сами штрафники.
Отныне не кричат «Москва за нами!»,
Но, стиснув зубы, верят под огнём,
Что русское простреленное знамя
Мы всё-таки поднимем над Кремлём.
От боя до боя недолго,
не коротко, лишь бы не вспять.
А что нам терять, кроме долга?
Нам нечего больше терять.
И пусть на пространствах державы
весь фронт наш – незримая пядь.
А что нам терять, кроме славы?
Нам нечего больше терять.
Пилотки и волосы серы,
но выбилась белая прядь.
А что нам терять, кроме веры?
Нам нечего больше терять.
Звезда из некрашеной жести
восходит над нами опять.
А что нам терять, кроме чести?
Нам нечего больше терять.
В короткую песню не верьте,
нам вечная песня под стать.
Ведь что нам терять, кроме смерти?
Нам нечего больше терять.
Над Графскою пристанью – шёпот
Глубокой солёной воды.
Ещё далеко, Севастополь,
До нашей последней беды.
Ещё инкерманские тропы
Полынью не все заросли.
Ещё ты стоишь, Севастополь,
На краешке русской земли.
Над Азией и над Европой
Холодные льются дожди.
Останься со мной, Севастополь,
Пожалуйста, не уходи.
Пусть слышен отчаянный ропот
Листвы на осеннем ветру.
Останься в живых, Севастополь,
Иначе я тоже умру.
Спаси, Господь, от зимней стужи,
ночёвок на снегу,
заиндевевшего оружия
и маршей сквозь пургу.
Броня в морозы не спасала:
так холодна была,
что кожу с пальцев отрывала,
насквозь ладони жгла.
Отец рассказывал, что ночью
они из танка – прочь,
солярку заливали в бочку
и жались к ней всю ночь.
Или под днище танка лезли
и возле костерка
дымились в копоти железной,
не рассветёт пока.
А рассветёт – тогда в атаку,
Сминая всё подряд.
В бою согреются, однако.
Или совсем сгорят.
Господи Боже, на что мы похожи,
как мы слабы и смешны.
Вроде бы не виноваты, а всё же
сдали страну без войны.
Да, мы не трусили в Афганистане,
не отступили в Чечне,
но прогорели на телеэкране
в грязном эфирном огне.
С чем обратимся, отцы-командиры,
к бывшим родимым полкам?
Что, покидая земные квартиры,
скажем фронтовикам?
Армии, дескать, не место на сцене
переворотов дурных.
Господи, не обвини нас в измене –
честных, наивных, смешных.
Деревянный домик в Подмосковье,
ветхая ограда, скудный сад.
Вот где повстречался я с любовью
сорок с лишним лет тому назад.
Девочка, студенточка, тихоня.
Старенький разложенный диван.
И прощала даже баба Тоня –
здешняя хозяйка – наш роман.
Вдалеке гудели электрички,
песенки играл магнитофон,
я курил, бросая на пол спички, –
я неосторожно был влюблён.
Первая жестокая свобода,
над прекрасным телом злая власть.
Видно, повелела нам природа
во грехе прекраснейшем пропасть.
И пропали – поженились вскоре,
получили комнату в Москве.
. Банки там сушились на заборе.
Яблоки лежали на траве.