автор мне кажется порою что солдаты текст
Расул Гамзатов — Журавли: Стих
Мне кажется порою, что солдаты,
С кровавых не пришедшие полей,
Не в землю эту полегли когда-то,
А превратились в белых журавлей.
Они до сей поры с времен тех дальних
Летят и подают нам голоса.
Не потому ль так часто и печально
Мы замолкаем, глядя в небеса?
Сегодня, предвечернею порою,
Я вижу, как в тумане журавли
Летят своим определенным строем,
Как по полям людьми они брели.
Они летят, свершают путь свой длинный
И выкликают чьи-то имена.
Не потому ли с кличем журавлиным
От века речь аварская сходна?
Летит, летит по небу клин усталый —
Летит в тумане на исходе дня,
И в том строю есть промежуток малый —
Быть может, это место для меня!
Настанет день, и с журавлиной стаей
Я поплыву в такой же сизой мгле,
Из-под небес по-птичьи окликая
Всех вас, кого оставил на земле.
Анализ стихотворения «Журавли» Гамзатова
Душа замирает в оцепенении с первых строчек необыкновенно-тоскливого стихотворения. Расул Гамзатов, гражданин солнечного Дагестана, написал произведение, которое отзывается эхом в сердцах многих поколений, десятков наций и миллионов людей.
Оно заставляет остановиться в моменте и прислушаться к печали, которая рождается глубоко внутри, не поддается логичным аргументам о чистом небе над головой и лишь перекликается с грустью о тяжелой судьбе предков.
Исторические факты и предпосылки создания
В 1965 году автор посетил мемориальный комплекс жертвам взрывов в Нагасаки и Хиросиме в Японии. Комплекс был усеян оригами журавликов, которые символизировали многочисленные человеческие жертвы. Находясь под впечатлением от осознания таких глобальных потерь во время Второй Мировой войны и катастроф в Японии, было создано это произведение.
Однако существовала еще одна предпосылка к такому грустному стихотворению: в канун перелета домой поэт узнал о смерти матери, самой родной души.
Всю печаль и боль утраты он вложил в свое творение, которое и по сей день заставляет слышать каждого из нас звенящую тоску в душе.
В 1968 году творение было переведено с на русский язык.
Тема, идея, основная мысль
Лейтмотив стихотворения – наблюдение за журавлиным клином. Птицы словно прощаются и «подают голоса» всем, кто остался на земле. Автор размышляет о том, что жизнь заканчивается смертью и она неизбежна.
«…не в землю…полегли…а превратились…в журавлей»
Средства художественного наполнения
Поэт использует литературную лексику, произведение имеет мелодичную проекцию, наполненную липкой печалью и неутолимой грустью.
Композиция произведения
Произведение представляет собой внутренний диалог автора на тему жизненного пути, грустная окраска прослеживается во всем стихотворении. Эмоционал нельзя отнести к мрачному, скорее, грусть светлая, осознание неизбежного завершения жизни.
Автор видит в клине свободное место, размышляет, что «…может, это место для меня»
Размер, рифма
Рифма перекрестная (а-б-а-б), размер амфибрахий.
Средства художественного наполнения
Поэт использует литературную лексику, произведение имеет мелодичную проекцию, наполненную липкой печалью и неутолимой грустью.
Поэтическая лексика
Автор наполнил произведение колоритными метафорами: «…я поплыву в …сизой мгле», «…свершают путь…длинный»; использует повторы «Летит, летит…клин…Летит в тумане…»,
Сравнение: речь аварского народа и клич журавлей, а полет закономерным клином с тем, как люди бродили по полям.
Стихотворение окрашено искрометными эпитетами «…кровавых…полей», «…клин усталый»
Используемые стилистические фигуры
Размышления кульминируют риторическими вопросами: «Не потому ль…замолкаем, глядя в небеса?» «Не потому ли с кличем…речь аварская сходна?»
Ярко выраженное противопоставление полета птичьей стаи и человеческого бытия.
Особенный внутренний мотив, словно нараспев, создается за счет применения автором инверсии, например, «…до сей поры с времен тех дальних…»
Поэтическая фонетика в произведении
Мелодичная композиция создается за счет аллитерации и ассонанса мягких звуков: усталый, малый, длинный.
Образ лирического героя, авторское «Я»
Главными героями выступают сам автор и журавлиная стая, между которыми сложилась невидимая взаимосвязь, сам автор видит их родственность, первобытную схожесть судеб.
Литературное направление
Романтизм.
Жанр
Элегия.
Бесконечная печаль, пронизывающая горюющего автора, наполняет произведение, однако общий эмоциональный окрас, скорее, светлый.
Автор создал стихотворение, в котором «прощается» со всеми ушедшими за время кровопролитий войны и катастроф, но прежде – с родным человеком.
Композитор Я.Френкель написал замечательную музыку, в основу которой легло данное стихотворение. Песня «Журавли» стала своеобразным символом между душами усопших и этими птицами, улетающими за горизонт.
Как создавалась песня-реквием Расула Гамзатова и Яна Френкеля «Журавли»
Песня с ее глубокими трагическими стихами и красивейшим грустным вокализом воспринимается большинством как реквием или молитва и считается одной из лучших песен о Великой Отечественной войне.
История возникновения этой песни необычна и наполнена своим символическим содержанием. Об истории создвния «Журавлей я хочу рассказать подробнее.
В августе 1965 года, спустя 20 лет после завершения войны, советская делегация представителей культуры посетила памятные мероприятия в японском город Хиросима. В составе делегации был дагестанский поэт Расул Гамзатов.
Один из памятников, установленных в центре Хиросимы — девочка с журавлем в руках. Этот памятник установлен в память о японской девочке Садако Сасаки, которая была поражена лучевой болезнью, после бомбардировки Хиросимы.
Эта девочка поверила старинной японской легенде, что если она сделает тысячу журавликов из бумаги, то страшная болезнь, последствия той страшной бомбардировки, отступит. Садако мечтала выздороветь, и она начала складывать журавликов днями напролет. Однако, девочка умерла осенью 1955 года, так и не успев сделать тысячу журавлей.
Расулу Гамзатов показали памятник Садако и рассказали её историю. Этот рассказ буквально потряс Гамзатова, и он переставал думать о маленькой японке и её журавликах. Но в той поездке поэта настигло его собственное горе: он получил телеграмму, в которой сообщалось о смерти его матери.
Много позже Гамзатов вспоминал: «…Больше двадцати лет назад я был в Японии. И туда на зимовку откуда-то, наверное из нашей Сибири, прилетели стаи журавлей. Они казались огромными белыми птицами… Именно белыми.
Возможно, оттого, что белые одежды японских матерей сродни черным шалям наших горянок. Их надевают в дни траура. Белыми, потому что ослепшие от атомного взрыва стучат по камням Хиросимы белыми посохами.
От них скрыто сияние листвы и снежной вершины Фудзиямы —только белые посохи, как тонкие ниточки, связывают их с окружающим миром. Белых журавликов вырезала из бумаги маленькая японка, поверившая в сказку. Белой была телеграмма о кончине моей матери, которую я получил в Хиросиме, и там эту утрату почувствовал еще острее.
Стихи не возникают из мелочей, они начинают звучать в такт с чувствами, родившимися после глубоких потрясений. Я подумал о своих братьях, не вернувшихся с войны, о семидесяти односельчанах, о двадцати миллионах убитых соотечественников.
Они постучались в мое сердце, скорбной чередой прошли перед глазами и — на миг показалось — превратились в белых журавлей. В птиц нашей памяти, грустной и щемящей нотой врывающихся в повседневность…»
Вернувшись на Родину, Гамзатов написал стихотворение «Журавли» на своём родном аварском языке. История японской девочки осталась лишь творческим толчком. Расул Гамзатов писал о своих земляках и друзьях, не вернувшихся с кровавых полей, а журавли в стихотворении стали символом погибших на войне джигитов.
Через три года друг Расула Гамзатова поэт и переводчик восточной поэзии Наум Гребнев, перевел это стихотворение на русский язык. Наум Гребнев, был участников Великой Отечественной Войны, начало которой застала его под Брестом. Он отступал вместе с Красной Армией, чудом вырвался из Харьковского окружения, форсировал Северский Донец, участвовал в Сталинградской битве, был трижды ранен. Переводя на русский стихотворение Гамзатова, он вложил в него и свое понимание войны.
Стихотворение «Журавли» в переводе Наума Гребнева было напечатано в журнале «Новый мир» и начиналось словами:
Мне кажется порою, что джигиты,
В могилах братских не были зарыты,
А превратились в белых журавлей.
Они летят, свершают путь свой длинный
И выкликают чьи-то имена.
Не потому ли с клином журавлиным
От века речь аварская сходна?
Мои друзья былые и родня.
Быть может, это место для меня.
Именно в таком виде стихотворение «Журавли» Марк Бернес, прочёл в журнале «Новый мир». Сам Бернес не участвовал в боях, однако ездил выступать с концертами на передовую. Еще несколько раз Бернес снялся военных кинолентах в роли солдата. Все мы помним песни в его исполнении, посвящённые войне «Тёмная ночь», «Враги сожгли родную хату», «Хотят ли русские войны». Очевидно, что война для большинства советских людей того времени была личной темой. Следует сказать, что Бернес в то время уже был безнадежно болен и он почувствовал, что эта песня может стать его прощанием, его личным реквиемом.
Затем Марк Бернес прочитал стихотворение «Журавли» композитору Яну Френкелю и попросил написать к ней музыку. Ян Френкель очень любил и ценил поэзию Расула Гамзатова, считая его великим поэтом. Для композитора Яна Френкеля война тоже была личной темой. В 1941—1942 годах он учился в зенитном училище и позднее был тяжело ранен.
Стихи и музыка не сразу нашли друг друга. Только, спустя два месяца, когда композитор сочинил вступительный вокализ- все сложилось. Позднее Ян Френкель вспоминал:
«…Я тут же позвонил Бернесу. Он сразу же приехал, послушал песню и… расплакался. Он не был человеком сентиментальным, но нередко случалось, что он плакал, когда ему что-либо нравилось…»
Марк Бернес записывал «Журавлей» будучи тяжело больным. Он уже с трудом передвигался, 8 июля 1969 года сын отвёз его в студию, где артист записал песню. С одного дубля… Эта запись стала последней в его жизни, он умер через месяц и точку в своей жизни поставил именно этой песней.
Мне кажется порою, что солдаты
С кровавых не пришедшие полей,
Не в землю нашу полегли когда-то,
А превратились в белых журавлей.
Они до сей поры с времен тех дальних
Летят и подают нам голоса.
Не потому ль так часто и печально
Мы замолкаем, глядя в небеса?
Летит, летит по небу клин усталый,
Летит в тумане на исходе дня.
Быть может это место для меня.
Настанет день и журавлиной стаей
Я поплыву в такой же сизой мгле.
Из-под небес по-птичьи окликая
Всех вас, кого оставил на земле.
Мне кажется порою, что солдаты
С кровавых не пришедшие полей,
Не в землю нашу полегли когда-то,
А превратились в белых журавлей.
В песне «Журавли» нет различия национальности и партийности, это песня реквием по усопшим. Таковой она и останется».
Спустя несколько несколько лет после появления песни «Журавли» в СССР, в местах ожесточенных боев Великой Отечественной, стали возводить стелы и памятники, центральным образом которых были летящие журавли. Так, журавли из песни стали символом памяти о погибших в Великую Отечественную войну, например, Памятник «Журавли» в Саратове, в Ростовской области или мемориал «Журавли» в Санкт-Петербурге.
Оригинал взят у 
igor_vityuk в Как создавалась песня-реквием Расула Гамзатова и Яна Френкеля «Журавли»
К истории создания Журавли Расула Гамзатова
Из истории песни «Журавли»
В семье Газдановых из села Дзуарикау в Северной Осетии было семеро сыновей. Один погиб в 1941 под Москвой. Еще двое — при обороне Севастополя в 1942. От третьей похоронки умерла мать. Следующие трое сыновей Газдановых пали в боях в Новороссийске, Киеве, Белоруссии. Сельский почтальон отказался нести похоронку на последнего, седьмого сына Газдановых, погибшего при взятии Берлина. И тогда старейшины села сами пошли в дом, где отец сидел на пороге с единственной внучкой на руках: он увидел их, и сердце его разорвалось.
В 1963 году в селе установили обелиск в виде скорбящей матери и семи улетающих птиц. Памятник посетил дагестанский поэт Расул Гамзатов. Под впечатлением от этой истории он написал стихотворение. На своем родном языке, по-аварски. И, к счастью, у этого стихотворения есть качественный перевод на русский. Его сделал Наум Гребнев, известный переводчик восточной поэзии. Он учился в Литинституте с Гамзатовым после войны и дружил с ним. Этот перевод всем вам знаком.
Мне кажется порою, что солдаты,
С кровавых не пришедшие полей,
Не в землю нашу полегли когда-то,
А превратились в белых журавлей.
Они до сей поры с времен тех дальних
Летят и подают нам голоса.
Не потому ль так часто и печально
Мы замолкаем, глядя в небеса?
Летит, летит по небу клин усталый —
Летит в тумане на исходе дня,
И в том строю есть промежуток малый —
Быть может, это место для меня!
Настанет день, и с журавлиной стаей
Я поплыву в такой же сизой мгле,
Из-под небес по-птичьи окликая
Всех вас, кого оставил на земле.
Стихотворение попалось на глаза Марку Бернесу, для которого война была глубоко личной темой. Он обратился к Яну Френкелю и попросил сочинить музыку для песни на эти строки. Но с музыкой у композитора дело пошло не сразу.
Тут, чтобы снять пафос, нужно рассказать о некоторых курьезных моментах. Во-первых, на обелиске в память о братьях Газдановых в качестве птиц были гуси. Расулу Гамзатову сложно было подобрать по-аварски рифму к слову «гуси», и он специально звонил в министерство культуры Северной Осетии с просьбой заменить «гусей» на «журавлей». И ему разрешили.
Во-вторых, в оригинальном тексте стихотворения и перевода было: «Мне кажется порою, что джигиты». Это Бернес попросил заменить «джигитов», на «солдат», чтобы расширить адрес песни и придать ей общечеловеческое звучание.
И еще: в тексте, который Бернес подготовил для песни, была опущена познавательная лингвистическая строфа: «Они летят, свершают путь свой длинный, и выкликают чьи-то имена. Не потому ли с кличем журавлиным от века речь аварская сходна?»
Как бы то ни было, для композитора Яна Френкеля война тоже была личной темой. В 1941–1942 годах он учился в зенитном училище, а позднее — тяжело ранен. Через два месяца после начала работы Френкель написал вступительный вокализ и тут же позвонил Бернесу. Тот приехал, послушал и расплакался. Френкель вспоминал, что Бернес не был человеком сентиментальным, но плакал, когда его что-то по-настоящему трогало. После этого работа над записью пошла быстрее. Но не только из-за вдохновения.
Бернес был болен раком легких. После того, как он услышал музыку, он стал всех торопить. По словам Френкеля, Бернес чувствовал, что времени осталось мало, и хотел поставить точку в своей жизни именно этой песней. Он уже с трудом передвигался, но, тем не менее, 8 июля 1969 года сын отвез его в студию, где Бернес записал песню. С одного дубля.
Если вы послушаете эту песню в его исполнении, то многое почувствуете в голосе и интонациях Бернеса. Эта запись действительно стала последней в его жизни — Бернес умер через месяц, 16 августа.
Источник «Кавказпресс»
Но у нас есть белые журавли. Которые могут служить воплощением простого человеческого лейтмотива:
«Я помню.
Я скорблю о каждом погибшем.
Я сделаю все, что в моих силах, чтобы война никогда не повторилась».
В 1986 году в селении Гуниб открыли первый в Дагестане памятник «Белым журавлям». Открыли его поэт Расул Гамзатов и композитор Ян Френкель – авторы бессмертной песни «Журавли», ставшей поминальным гимном, скорбной песнью обо всех, кто сложил свои головы на полях сражений. Сейчас по примеру гунибской стелы уже возведено более тридцати памятников Гамзатовским «Журавлям» в разных городах нашей страны и за рубежом.
ИЗ СТАТЬИ КРЫЛОВА
То, что этот речекряк способен был вызвать какие-то сильные чувства у большинства участников Великой Отечественной Войны может предположить только очень предвзятый исследователь. Однако, знаток подобных наречий, сам прошедший горнило войны и изведавший тяжелейшие испытания Наум Гребнев нашёл-таки рациональное зерно и создал русский перевод гамзатовского стихотворения:
Теперь стихо можно уже было прочитать не морщась. Из вышеизложенного становится понятно, что доблестные аварские джигиты сами одни вели кровопролитную войну с проклятым супостатом. Про каких-то там русских, по глупости собственной вынесших на себе всю тяжесть боёв с Вермахтом в строчках стиха нет ни слова. А среди журавлей соответственно лишь друзья и родня Гамзатова. Вполне откровенно. По аварски. Себе любимому место тоже оставил, не забыл стихосложец, а как же иначе? Это пускай Блок там, Александр который, отводит себе место среди погибающих. У аварцев так не принято. Поэт должен парить в веках…
Конечно, так бы и зачах на аварском корню и в журнальчике «Новый мир» гамзатовский шедевр, если бы не Марк Бернес. Талант этого человека не нуждается в комментариях.
Бернес ко времени прочтения стихотворного перевода Наума Гребнева был уже смертельно болен. Марку нужно было проститься с этим миром последним песенным аккордом, с подобающим моменту звучанием. И Бернес понял, что Гребнев-поэт может довести до ума текстовую часть его лебединой песни. Гребнев не подвёл. Текст схватывал за сердце, и люди замирали от его щемящей простоты и искренности:
© Copyright: Алексей Николаевич Крылов
Юрий
Лифшиц
Загадка гамзатовских «Журавлей»
Расула Гамзатова, Наума Гребнева,
Яна Френкеля, Марка Бернеса –
создателей великой песни.
Я не собирался заниматься «журавлистикой» (спасибо Сергею Буртяку за этот ослепительный «термин»), но неожиданно для самого себя сделал перевод гамзатовских «Журавлей». Я не хотел анализировать канонический и канонизированный текст Наума Гребнева, но вопросы, возникшие к моему переводу, заставили меня как следует вникнуть в оригинал, ставший первоосновой знаменитой песни. Я не предполагал рассуждать по поводу обвинений в плагиате, предъявленных года три назад Расулу Гамзатову, но в результате мне пришлось искать информацию о некой Маро Макашвили, погибшей 19 февраля 1921 года в бою с «большевистскими оккупантами» (оказывается, были и такие). Словом, всё получилось случайно. Поэтому начну с благодарностей:
– поэту и переводчику Константину Еремееву – за первичные данные о «первоисточнике» «Журавлей»;
– переводчице Алёне Алексеевой – за вдумчивый и скрупулёзный комментарий к моему переводу;
– уже упоминавшемуся писателю и поэту Сергею Буртяку – за вдохновенное и вдохновляющее отношение к моей работе;
– однофамилице поэта Расула Гамзатова Патимат Гамзатовой – за обстоятельный подстрочник обеих авторских версий «Журавлей» и за подробное истолкование отдельных аварских слов и выражений;
– доктору филологических наук, профессору Александру Флоре – за беспощадный разбор моих несовершенных с точки зрения науки опусов, а также за пиетический анализ классических произведений литературы.
Особая благодарность – моему давнему другу, поэтессе и переводчице Ирине Санадзе – за переводы соответствующих грузинских текстов, понадобившихся мне при составлении настоящей статьи, и поиски необходимо нужных мне материалов.
Предыстория
По словам Расула Гамзатова, песня «Журавли», родилась «в городе Хиросиме» (здесь и дальше цитируется статья поэта «Зов журавлей», 1990). Это было в 1965 году, «у памятника японской девочке с белым журавлём». «Случилось так, – пишет Гамзатов, – что когда я стоял в толпе в центре человеческого горя, в небе появились вдруг настоящие журавли. Говорили, что они прилетели из Сибири. Их стая была небольшая, и в этой стае я заметил маленький промежуток». В этот момент поэту «вручили телеграмму» из советского «посольства в Японии, в которой сообщалось о кончине» матери. Он тут же вылетел домой, а «на всей воздушной трассе» «думал о журавлях, о женщинах в белых одеяниях (белый – цвет траура в Японии – Ю.Л.), о маме, о погибших двух братьях, о девяноста тысячах погибших дагестанцев, о двадцати миллионах (а теперь выясняется, что их значительно больше), не вернувшихся с войны, о погибшей девочке из Освенцима и её маленькой кукле, о своих журавлях. О многом думал. но мысли возвращались к белым журавлям».
В том же году Гамзатов «написал несколько вариантов стихов, не думая и не предполагая, что один из них станет песней, которая отзовётся в сердцах людей и приведёт» к нему «новых друзей». По-видимому, основная версия «Журавлей» и была опубликована три года спустя в 4-м номере престижного советского журнала «Новый мир» и выглядела в переводе Наума Гребнева следующим образом:
Мне кажется порою, что джигиты,
С кровавых не пришедшие полей,
В могилах братских не были зарыты,
А превратились в белых журавлей.
Они до сей поры с времён тех дальних
Летят и подают нам голоса.
Не потому ль так часто и печально
Мы замолкаем, глядя в небеса?
Сейчас я вижу: над землёй чужою
В тумане предвечернем журавли
Летят своим определённым строем,
Как по земле людьми они брели.
Они летят, свершают путь свой длинный
И выкликают чьи-то имена.
Не потому ли с кличем журавлиным
От века речь аварская сходна?
Летит, летит по небу клин усталый –
Мои друзья былые и родня.
И в их строю есть промежуток малый –
Быть может, это место для меня!
Настанет день, и с журавлиной стаей
Я улечу за тридевять земель,
На языке аварском окликая
Друзей, что были дороги досель.
Как видим, цепочка авторских размышлений: умершая от лейкемии японская девочка – белые журавли над Хиросимой – умершая мама автора – его погибшие в Великую Отечественную войну братья, братья-дагестанцы и советские солдаты, – привела к созданию текста, если и способного стать песней, то исключительно в границах дагестанских гор и степей. Следы этих размышлений можно различить в третьей строфе: лирический субъект стихотворения наблюдает белых сибирских журавлей, вероятно, стерхов, летящих «над землёй чужою». В аварском языке слово «джигит» (храбрец, герой) имеется, но к моменту написания «Журавлей» практически вышло из употребления. «Мне казалось, – не случайно пишет автор стихотворения, – что слово “джигит” придаёт стихотворению национальную окраску». Автору не казалось: так было на самом деле. Не только слово «джигит» придавало «Журавлям» местный, дагестанский колорит, но и журавли, выкликающие «чьи-то имена» на языке, похожем на аварский, хотя тут явно перепутаны причинно-следственные связи: сперва, естественно, появилась «речь аварская», а только потом её носители пытались подражать звукам природы, в том числе и журавлиному курлыканью.
Контуры будущей песни явственно видны в первоначальной версии, а вторая строфа вошла в окончательный текст без изменений. Пошли ему на пользу и сокращения. Особенно это касается третьей строфы, где журавли «летят своим определённым строем» – клином, – «как по земле людьми они брели». Но солдаты не ходят клином «по земле», а строем, напоминающем журавлиный клин, то есть пресловутой «свиньёй» в своё время двигались тевтонские рыцари. Да и слово «брели» по отношению к солдатам Великой Отечественной работает на снижение образа: солдаты ходят строем, бегут в атаку, припадают к земле, но как приспособить глагол «брести» к военным действиям? Солдаты бредут, допустим, во время передислокации боевых соединений либо при отступлении («Он представил себя с тощим “сидором” за плечами, уныло бредущим куда-то в неведомый тыл». М. Шолохов. Они сражались за родину). «Брели» в концентрационные лагеря смерти солдаты, взятые в плен. Но ведь автор говорит не о пленных.
В «новомирском» тексте журавли летят «в тумане предвечернем» – отметим это обстоятельство для себя, поскольку оно пригодится в дальнейшем, и побредём дальше.
Рождение песни
«Журавли» стали песней благодаря Марку Бернесу. Именно он увидел в опубликованном тексте прообраз будущего шедевра, он же предложил заменить «джигитов» на «солдат». «Бернес спросил меня, – пишет Гамзатов, – Расул, ты не будешь против того, если слово “джигиты” заменю словом “солдаты”»? Впоследствии, «услышав песню», поэт понял, «что слово “солдаты” вносит в неё новое значение, делает её не столько дагестанской, кавказской, сколько русской, советской, общечеловеческой». Кроме того, Бернес, попросил автора «сократить несколько строк для песенного варианта». Скорей всего дело было не совсем так, и переделка текста носила совместный – автора и переводчика – характер; не случайно Гамзатов отмечает: «Мой друг Наум Гребнев превосходно перевёл “Журавлей” на русский язык. Он был не просто переводчиком, а почти соавтором». Плодом коллективных усилий стал широко известный текст:
Мне кажется порою, что солдаты,
С кровавых не пришедшие полей,
Не в землю нашу полегли когда-то,
А превратились в белых журавлей.
Они до сей поры с времён тех дальних
Летят и подают нам голоса.
Не потому ль так часто и печально
Мы замолкаем, глядя в небеса?
Летит, летит по небу клин усталый,
Летит в тумане на исходе дня,
И в том строю есть промежуток малый –
Быть может, это место для меня?
Настанет день, и с журавлиной стаей
Я поплыву в такой же сизой мгле,
Из-под небес по-птичьи окликая
Всех вас, кого оставил на земле.
Мне кажется порою, что солдаты,
С кровавых не пришедшие полей,
Не в землю нашу полегли когда-то,
А превратились в белых журавлей.
Я полагаю, так и следует публиковать эти стихи – с повтором первого куплета, – как исполнял эту песню сам Бернес, а после него и другие певцы. Постараюсь обосновать свою точку зрения.
Строфа 1. Лирический герой стихотворения видит настоящих белых журавлей (вспомним статью Гамзатова) и предполагает, что не пришедшие с войны солдаты превратились в этих птиц. Хотя солдаты полегли не только в нашу землю, но и в землю противника, надо полагать, все погибшие стали белыми журавлями. Речь идёт исключительно о советских солдатах, поскольку «вынуть» стихи и написанную на них песню из контекста победы Советского Союза в Великой Отечественной войне не представляется возможным. Напомню: песня была создана в 1968 году, за два года до 25-летия великой Победы.
Первая строфа не подверглась какой-либо значительной переработке: как уже было сказано, «солдаты» заменили «джигитов» и в соответствии с новой рифмой была переделана третья строка.
Строфа 2. Лирический герой всё больше утверждается в своём предположении. Белые журавли – души убитых солдат – взывают к оставшимся в живых так, что их невозможно не услышать, невозможно не отреагировать на их скорбные голоса. Хотя журавлиный клин виден не так уж и часто (дважды в год, во время перелётов), летящая журавлиная стая даёт право лирическому герою утверждать иное, словно каждый погибший воин предстаёт перед его мысленным взором, а внутреннее напряжение автора переносится с лирического «я» на лирическое «мы», то есть авторское прови́дение становится всеобщим.
Как я уже говорил, во второй строфе не было сделано ни единой правки.
Строфа 3. Лирический герой начинает верить в собственное предположение, то есть воображаемое постепенно становится реальным. Автору, захваченному этим нескончаемым полётом, начинает казаться, что журавлиный клин устал, хотя на самом деле он может устать, только возвращаясь из перелёта, тогда как, становясь на крыло, то есть отправляясь в дальние страны, журавли ещё полны сил. Если же это летят погибшие солдаты, то есть их белокрылые души, то едва ли они могут устать, даже если их полёт бесконечен и направлен в вечность. Но главное – лирический герой, почти поверив в свою мечту, забывает, что он не является погибшим солдатом (Гамзатов вообще не воевал) и занять место в этом скорбном, величественном и почётном строю никак не может. Не могли оказаться среди летящих журавлей и другие создатели этой песни: фронтовики – переводчик Наум Гребнев, композитор Ян Френкель, и выезжавший на фронт с концертами – актёр и певец Марк Бернес. Они были солдатами, принимали непосредственное участие в той войне, но не погибли, а согласно гамзатовскому стихотворению «в белых журавлей» превращаются исключительно «солдаты, с кровавых не пришедшие полей». Такова могучая лирическая сила этой песни: в её воображаемую реальность поверили не только миллионы читателей и слушателей, но и сами авторы. В частности и в то, что «промежуток» между летящими журавлями действительно «малый». На самом же деле таковым он кажется только с земли, ведь в поднебесье места хватит для всех, особенно в том поднебесье, о каком идёт речь в этом стихотворении, в этой песне.
В третьей строфе была переделана всего одна строчка. Вместо содержательной «Мои друзья былые и родня» появилась не совсем обязательная «Летит в тумане, на исходе дня» (вспомним строку «В тумане предвечернем журавли» из первого варианта, опубликованного в «Новом мире»), хотя журавлиный клин появляется в небе и в ясную погоду, и не всегда по вечерам. Но авторам песни действительно нужно было «общечеловеческое звучание», поэтому указание на «друзей» и «родню» поэта было исключено из окончательного текста.
Строфа 4. Лирический герой окончательно уверовал в своё предположение-предвидение, поскольку представляет себе собственное вознесение в журавлиную стаю, причём опять же «в сизой мгле», хотя стать белым журавлем (умереть) он мог бы в любое время суток.
Эта строфа подверглась наибольшей редактуре. И немудрено: именно она была наиболее «дагестанской, кавказской», тогда как ей надлежало стать «русской, советской, общечеловеческой». И если в первоначальном варианте лирическое «я» намерено навсегда улететь «за тридевять земель», непонятно зачем «На языке аварском окликая / Друзей, что были дороги досель», ведь «за тридевять земель» аварского языка никто не знает, то в песенном – оно включается в бесконечный полёт, окликая всех, «кого оставил на земле», на интернациональном, понятном для всех птичьем языке.
Строфа 5 (1). Лирический герой, словно выходя из-под власти своих мечтаний и предположений, снова видит журавлей и слышит их курлыканье, но его грёзы уже не подвластны ему: души погибших солдат, начав свой бессмертный полёт в его воображении, продолжают лететь и в реальности. В этом сила, одухотворённость и бесконечная правда гениальной песни.
В 1995 году почта России выпустила марку в честь 50-летия великой Победы советского народа над фашистской Германией. На изображении – обелиск с вечным огнём, а над ним – летящие клином белые журавли. Благодаря поэту Расулу Гамзатову, переводчику Науму Гребневу, композитору Яну Френкелю и певцу Марку Бернесу летящие в поднебесье журавли стали неувядаемым символом бессмертия советских солдат, положивших «жизнь свою за други своя», а песня «Журавли» сделалась лейтмотивом каждого праздника «со слезами на глазах» – Дня Победы, – печальной, но светлой поминальной молитвой по погибшим.
Почтовая марка в честь Марка Бернеса, которому поначалу посвятил свои стихи Расул Гамзатов, увидела свет в 1999 году, к 30-летию со дня смерти актёра и певца. В декабре 1988, почта СССР выпустила марку «Журавли» светло-синего цвета, словно в знак того, что к «журавлиной стае» присоединился и поэт Наум Гребнев, умерший 2 января того же года. Марки в честь композитора Яна Френкеля пока нет.
Кто кого перевёл?
Существует расхожее мнение, что Гамзатова «создали» русские переводчики. Немало баек на сей счёт ходило в устной форме и в прежние времена, а теперь бродит и по сети. Никакого документального подтверждения подобные истории не имеют, а об их качестве можно судить, скажем, по воспоминаниям поэта и переводчика Роберта Винонена «Тары-бары, или Записки счастливого человека» («Литературная Россия», №30, 2008). Приведу оттуда отрывок, относящийся к теме настоящих заметок.
«Поэт Ш., москвич дагестанского разлива, как-то посвятил меня в историю создания популярнейшей песни на слова Гамзатова “Журавли”. Подлинник был простей простого. Не могу привести буквально, не записывал, но хорошо помню, что в оригинале парили не только журавли, но и другие пернатые. Летели с фронта домой ласточки и выкрикивали рефрен стихотворения: мой Дагестан, мой Дагестан! За ними на родину стремились орлы и тоже кричали с неба: мой Дагестан, мой Дагестан! Потом ещё какие-то птахи, ну, и журавли само собой. Но переводчик Я. Козловский не убоялся оставить одних журавлей. И вся страна запела:
Мне кажется порою, что солдаты,
С кровавых не пришедшие полей,
Не в землю нашу полегли когда-то,
А превратились в белых журавлей.
«А в том строю есть промежуток малый, / Наверно, это место для меня» среди прочих строк – тоже подарок переводчика.
Но тут Ш. достаёт свежий четырёхтомник Гамзатова, изданный на аварском в Махачкале, и отыскивает страницу про журавлей. Все находки Козловского нашли место в новом тексте. Лишние пташки все упорхнули из нового подлинника! Гамзатов сделал обратный перевод с русского и был точнее своего переводчика».
Можно ли верить подобным ёрническим «воспоминаниям», а точнее говоря, «воспоминаниям» с «воспоминаний», если Винонен называет переводчиком «Журавлей» не Наума Гребнева, а Якова Козловского? Далее. В опубликованном в 1968 году тексте «Журавлей» не было ни «ласточек», ни «орлов», ни «других пернатых» и «лишних пташек» по той простой причине, что они разместились в другом варианте стихотворения, написанного Гамзатовым и опубликованного на аварском языке под тем же заглавием «Журавли» («Къункъраби») в его «Избранном» (Махачкала, 1970). В этой версии как раз и были «чайки», «ястребы» и «журавли», а прочих «пернатых» и «пташек» не имелось, и летели птицы вовсе «не с фронта домой». Приведу перевод этого стихотворения, выполненный мной специально для настоящей статьи (переводя, я позволил себе изменить заглавие и использовать рефрен в каждой строфе, а не исключительно в чётных, как в оригинале).
Птицы
Мне кажется, не полегли в могилы
мальчишки, не пришедшие с войны,
но воплотились в птиц, чей крик унылый
несётся в небеса чужой страны.
– Поэтому гляжу я в поднебесье.
Над землями постылыми летая
и заблудившись в облачной дали,
тоскуют птицы по родному краю,
куда найти дорогу не смогли.
– Поэтому гляжу я в поднебесье.
Я видел белых чаек над заливом
и думал: это души земляков.
«О Дагестан!» – кричала сиротливо
не в нашем небе пара ястребов.
– Поэтому гляжу я в поднебесье.
И где б я ни был, я за птиц в ответе,
кружащих и кричащих надо мной.
Я слышу: «Мама, мама, дети, дети!» –
клекочет птичья стая вразнобой.
– Поэтому гляжу я в поднебесье.
Вот журавли летят походным строем,
летят мои старинные друзья.
Они зовут, зовут меня с собою,
и может быть, на зов откликнусь я.
– Поэтому гляжу я в поднебесье.
Когда-нибудь с погибшими друзьями
я тоже взмою белым журавлём,
а песнь мою о родине, о маме
мы с ними вместе в небе допоём.
– Поэтому гляжу я в поднебесье.
И какой текст был взят за основу для создания песни? Я думаю, ответ очевиден. А в этом варианте Гамзатов вспоминает об умершей во время его пребывания в Японии маме, возможно, и сочинял он эти стихи прямо в самолёте, держащем обратный путь в родной Дагестан.
Теперь насчёт «мнения», что окончательный текст «Журавлей» написан Гребневым, а Гамзатов (или даже кто-то другой по его просьбе) осуществил так называемый обратный перевод. В связи с этим любопытно будет сравнить гребневский текст с имеющимся в моём распоряжении подробным подстрочником, к тому же обстоятельно прокомментированном, по моей просьбе, его составительницей Патимат Гамзатовой.
1. Мне кажется, пропавшие на войне мальчики (сыновья)
Нигде не похоронены и не накрыты могильной плитой,
А в высоком синем небе
Они превратились в белых журавлей.
Как уже было сказано, слово «джигиты», имевшееся в опубликованном стихотворении Гамзатова, – это придумка переводчика. По-аварски «смелый человек», «удалец» совсем не малоупотребительный, как я сказал выше, «джигит», а «бихин чи», но в оригинале нет и этого, а есть слово «васал» – мальчик (сын). Гребнев же, приступая к созданию песенного текста, использует слово «солдаты», которого также нет в оригинале, но которое замечательно входит в контекст Великой Отечественной войны. В целом подстрочник первой строфы очень походит на первый куплет знаменитой песни. О второстепенных частностях я говорить не буду.
2. Весной и осенью, год за годом,
Пролетая, они (журавли) посылают нам свой привет (салам),
И поэтому мы, подняв головы, печально
Смотрим в небо каждый раз.
Здесь разница между подстрочником и песенным текстом существенная, я бы даже сказал, принципиальная. В исходном варианте журавли пролетают над живыми дважды в год, отправляясь в перелёт и возвращаясь из него. А живые каждый раз, заслышав журавлей, печально смотрят в небеса. Тогда как в песенном варианте журавли летят практически непрерывно, поэтому живые отзываются на курлыканье «часто и печально». Иными словами, житейская логика оригинала вытесняется алогичностью жития погибших и превратившихся в белых журавлей солдат.
Не совсем всё просто и со словом «салам». Если переводить его просто «привет», то возникают следующие вопросы: почему журавли приветствуют «нас» с небес и чего ради в связи с этим «мы» «печально смотрим в небо». В русском языке слова «привет», «приветствовать» имеют исключительно положительные коннотации, поэтому разбираться придётся со словом «салам». Как и во все прочие языки, где используется это слово, оно проникло в аварский из арабского. С арабским же سَلاَمٌ [salạamuⁿ] не всё так просто. В цифровой версии Большого арабско-русского словаря Х. К. Баранова оно имеет достаточно много значений, как-то: мир, безопасность, благополучие, привет, приветствие, гимн. Входит «салам» и в состав таких выражений, как «мир вам», «честь», «воинское приветствие», «и всё, дело с концом», «и до свидания», «караул» (воен.), «рай», «небо». Разброс значений довольно большой, но, мне думается, гамзатовские белые журавли курлычут с неба не жизнерадостный «привет», а, скорее всего, «мир вам», тем более трогательное, что это кричат души погибших солдат, в чьих устах данное выражение приобретает особый смысл.
3. Пролетает журавлиный клин –
Это стая (отряд) погибших друзей (товарищей).
В их строю мне видится одно свободное место,
Ведь это место приготовлено для меня, да?
Здесь расхождение между версиями тоже представляется мне серьёзным. На сей раз житейские подробности – «клин усталый», «в тумане, на исходе дня» – то, чего нет в аварском тексте, – присутствует в песенном варианте Гребнева, тогда как текст Гамзатова строг и суров: в журавлином клине ему видятся не вернувшиеся с войны близкие друзья и товарищи. И в том, что «свободное место» предназначено «для меня» лирический герой оригинала практически уверен, поскольку не в силах отделить себя от «погибших друзей», хотя сам в минувшей войне не участвовал, а если и участвовал, то не погиб и находиться в одном «строю» со своими близкими вроде бы не может. Возможно, лирический субъект предполагает своё участие в какой-нибудь другой, грядущей, войне, в связи с чем это стихотворение приобретают определённый зловещий оттенок, не отмеченный его многочисленными комментаторами. Однако «Журавли», напомню, были написаны в конце 60-х годов прошлого века, когда сама мысль о новой войне была чудовищной, несмотря на гонку вооружений, в том числе и атомных, а может быть, и благодаря ей.
А вот лирический герой песенного варианта находится в сомнениях относительно своего «места» в «том строю». И на каком основании он всё-таки оказывается в «журавлиной стае» заключительной строфы, не совсем понятно.
4. Придёт день, и в высокое синее небо,
Превратившись в белого журавля, взлечу и я
И его (журавля) голосом оставшихся на земле
Всех вас, братья, я буду звать (окликать).
Вроде бы подстрочник и перевод схожи, но это только кажущаяся похожесть. В первом случае лирический герой взлетает «в высокое синее небо», во втором – поплывёт в «сизой мгле»; в первом случае – намерен окликать «братьев», «оставшихся на земле», во втором – всех, «кого оставил на земле». С одной стороны, разница не слишком знаменательная, ведь под словом «братья» можно понимать и дагестанцев, и русских, и вообще всех; с другой, – в оригинальном тексте имеется пара существенных нюансов. Начав стихотворение упоминанием о «мальчиках» – «васал», Гамзатов завершает его прощанием с «братьями» – «вацал». Созвучие весьма символично, но это ещё не всё. Автор употребляет аварский глагол «ахIила» – «звать» («окликать»), каковой соотнесён с именем одного из старших братьев поэта – Ахильчи, погибшего на войне и долгое время считавшегося пропавшим без вести. Гамзатов посвятил брату стихи, так и называвшиеся – «Ахильчи»:
Которое лето с тобой мы не вместе!
И нету ни писем твоих, ни открыток!
О брат мой, пропавший без вести,
Я не ищу тебя в списках убитых.
Сейчас это уже трудно установить, но, возможно, на момент написания «Журавлей» судьба Ахильчи ещё не была прояснена. Не случайно поэтому в первой строфе говорится не о погибших на войне «мальчиках», а о пропавших, ведь глагол «пропа́сть» вмещает в себя оба значения. Имя Ахильчи – «говорящее», означает оно «званный человек» («ахиль чи»), что-то вроде «долгозванного» или «долгожданного ребёнка» или «сына». Впоследствии Гамзатов написал поэму «Брат», где рассказал о смерти своего старшего брата Магомеда, скончавшегося от ран в 1943 году в госпитале города Балашова Саратовской области. В поэме – в воображаемом диалоге живого отца с умершим сыном – проясняется и посмертная судьба Ахильчи:
Доносится глухой гортанный клёкот,
Улавливаю в скорбной тишине:
Вещает: «Не печалься обо мне.
Ведь ты не одного меня утратил.
Моя душа об Ахильчи скорбит.
Подумаем вдвоём об этом брате,
Он был моложе, раньше был убит.
Я хоть в земле почил. Мою могилу
Душа родная навестить придёт.
Но Ахильчи волна похоронила,
Приняв его подбитый самолёт. »
Таким образом, на основании вышесказанного никак нельзя утверждать, что гребневский текст первичен, а гамзатовский вторичен. На мой взгляд, скорее наоборот. Я бы даже сказал: оригинал, как и положено оригиналу, по сравнению с переложением выглядит более концентрированным, более насыщенным по мысли, более строгим по содержанию и менее подогнанным под «железные», как сказал поэт Роберт Рождественский, «песенные законы», сформулированные им в книжке «Разговор пойдёт о песне» (1979):
Во-вторых, в каждой строфе (или через одну) есть точно найденная повторяющаяся строчка. Как правило, последняя. (В «Журавлях» этого нет, зато трижды в одной строфе повторен глагол «летит» и дважды поётся первый куплет – Ю.Л.).
В-третьих, каждая строка в таком стихотворении целиком вмещает в себя одну законченную фразу. И не бывает так, чтобы фраза переносилась, скажем, где-то посредине следующей строки. (Абсолютно точно – Ю.Л.).
Что ж, создание песни – это еще и технология, как ни оскорбительно слышать такие речи рафинированным эстетам, поклонникам «чистого» песенного жанра. Рождественский знал, что говорил: на его стихи было написано немало песен. Гребнев тоже был опытным поэтом-песенником и работал над песенным вариантом «Журавлей» в тройственном союзе с профессиональным композитором Френкелем и профессиональным певцом Бернесом. И это не упрёк в адрес создателей гениальной песни, ибо везде и всюду важен, в первую голову, результат. А результат, как видим, получился феноменальный.
При написании настоящей статьи я общался в сети с некоторыми аварцами, одинаково хорошо владеющими и аварским, и русским языками. В одной из бесед прозвучало такое мнение: русский перевод очень хорош, он печальный, светлый, высокий; но аварский оригинал – буквально разрывает сердце. Нам, не знающим аварского языка, этого, к сожалению, ощутить не дано.
И последнее. Если ещё раз привести «воспоминания» Винонена о Гамзатове, то по-настоящему там заслуживает доверия, по-моему, только следующий короткий диалог:
«Я как-то не удержался и спросил Козловского:
– Яков Абрамыч, есть мнение, что это вы с Гребневым создали Расула Гамзатова, нет?
– Понимаете, я перевёл десятки поэтов Северного Кавказа, и никто в русской поэзии не зазвучал, как Расул».
Справедливости ради отметим: кроме Козловского и Гребнева, стихи Гамзатова переводили многие блестящие русские поэты и переводчики. Но стало быть, что-то было в его стихах, если на них обратили внимание столько замечательных переводчиков и поэтов!
Обвинения в плагиате
Как я уже говорил, примерно в декабре 2014 года в сети появилась резкая публикация с нападками на непоименованных «грузинских интеллигентов», которые «знали, но молчали». О чём? О том, что «Журавли» Гамзатова – плагиат. Дескать, жила некогда грузинская девушка Маро Макашвили, была она сестрой милосердия «Красного креста» и погибла в бою с большевиками за свободу Грузии, объявившей себя независимой после Октябрьской революции 1917 года. После Маро остался дневник, где вроде бы и был обнаружен оригинал «Журавлей», использованный Гамзатовым для своего стихотворения. Дневник 19-летней Маро Макашвили был напечатан в Тбилиси как раз в 2014 году, после чего и возникли домыслы по поводу гамзатовского плагиата.
Означенная публикация веером разошлась по сети, хотя почти нигде не был приведён ни грузинский текст стихотворения Маро, ни его подстрочный перевод на русский язык. Никого из тех, кто распространял на страницах соцсетей непроверенную информацию, данное обстоятельство не смутило. Главное – появился повод опорочить большого дагестанского поэта, а остальное неважно.
По моей просьбе, поэтесса Ирина Санадзе всё-таки нашла оригинал «Журавлей», как бы написанный Маро, и осуществила его подстрочный перевод. Я не стану приводить его целиком, поскольку не имею желания распространять то, что, как станет ясно из дальнейшего изложения, не достойно распространения. Скажу только следующее: в стихотворении, будто бы принадлежащем Маро, всего две строфы, во многом совпадающих с 1-й и 4-й куплетами гребневского перевода. Смысл этого восьмистишия примерно таков. Его лирический герой во время боя или после него внезапно представляет себе, что погибшие в этом бою товарищи превратились в белых журавлей и что, возможно, в следующем бою он сам может стать журавлём и улететь вместе со своими друзьями. Стихи вполне себе логичные, но им не хватает главного: документального подтверждения авторства Маро.
Я обращался ко многим из тех, кто разместил пасквиль на Гамзатова и «грузинских интеллигентов»: господа, чем Вы можете подтвердить опубликованное? Но ответа не получил. Состоялся, впрочем, у меня любопытный диалог в сети с одним грузинским «филологом» (и вместе с тем «дочерью филолога»), правда, давно не работающим по профессии. Когда я обратился к ней с просьбой представить доказательства размещённого ею материала, то нарвался на следующую отповедь: «В принципе, я думаю, есть категория людей, которые считают, что их кто-то в чём-то будет убеждать, и которых, в принципе, убеждать не имеет смысла, коль человек не хочет слышать, он не слышит. Об этом факте писали давно, потому, в этот раз, я поделилась лишь заметкой, так как раньше делилась статьями и не раз». Моё возражение насчёт того, что нечто высказанное может стать фактом только после документального подтверждения, «филолог» и «дочь филолога» безапелляционно отвергла.
Между тем надо было что-то делать, ибо данные о «первородстве» Маро Макашвили – хотя и неподтверждённые – проникли даже в Википедию. Там же я нашел ссылку на заметку, размещённую на грузинском ресурсе и любезно переведённую для меня всё той же Ириной Санадзе. Привожу перевод целиком.
«История о скандальном стихотворении Маро Макашвили, к сожалению, ошибка (02.12.2014)
Недавно по фэйсбуку разошлась история, связанная со стихотворением Маро Макашвили, согласно которой её стихотворение якобы присвоил дагестанский поэт Расул Гамзатов, а затем перевёл Шота Нишнианидзе. У Маро Макашвили, которая вместе с грузинскими юнкерами ушла добровольцем на фронт и 19 февраля 1921 года была смертельно ранена осколком гранаты, было две сестры, – Нугеша и Нино.
Госпожа Нугеша, у которой хранилась часть дневников Маро Макашвили, полгода назад скончалась. Другая часть дневников, датированная 1918–20 годами, была отдана другом семьи Институту литературы. Несколько месяцев назад Институт литературы издал эту часть дневников в качестве книги, но мы там не нашли так называемое скандальное стихотворение Маро Макашвили, поэтому мы связались с племянником Маро Макашвили, сыном её сестры Нино, господином Элизбаром Эристави, который в ответ на ажиотаж, поднятый вокруг этого стихотворения, сказал следующее: “Об этом стихотворении ничего не слышал ни я, ни другие потомки Маро Макашвили, ни первый издатель дневников Маро Макашвили, ни автор книги о ней, журналистка Нана Гвинефадзе. Так что статья, о которой идёт речь, к сожалению, ошибка”».
Мы с Ириной сошлись во мнении, что «ошибка» произошла всё-таки не к сожалению, а к счастью, тем не менее ставить точку в этой истории было рано: мало ли что можно написать в анонимной сетевой заметке? Оставалось только одно: просить Ирину сходить в библиотеку и самолично полистать изданный дневник Маро. 7 июня 2017 года она выполнила мою просьбу: побывала в библиотеке грузинского Парламента. Дважды внимательно просмотрев прекрасно изданный «Дневник Маро Макашвили. Полное издание, без сокращений, с сохранением орфографии оригинала», Ирина указанного стихотворения там – опять же к счастью – не обнаружила. И, зная мою въедливость, полностью переписала выходные данные книги, каковые я привожу без изъятия: «Дневник Маро Макашвили (1918-1920). Государственный литературный музей им. Георгия Леонидзе, Тбилиси, 2014. Издатель – Лаша Бакрадзе. Редактор – Теа Твалавадзе. Над книгой работали – Ирина Амиридзе, Лиана Китиашвили, Георгий Орахелашвили, Фати Гагулиа. 214 страниц. Напечатано в типографии «Фаворит Принт». ISBN 978-99940-28-86-3».
Я поспешил поделиться данной информацией с «филологом» и «дочерью филолога», полагая, что ей нечего будет возразить. Не тут-то было! По её словам, «скандальное стихотворение» Маро всплыло как раз после издания дневника, поскольку издатели изъяли страницу с «Журавлями» из рукописи. Я попытался уточнить, откуда взялись теперь уже и эти сведения, но был свирепо забанен. Лишившись возможности задавать вопросы оппоненту, напомню, «филологу» и «дочери филолога», я принялся задавать их себе самому.
Зачем было неопознанным «грузинским интеллигентам» скрывать подобную информацию? Наоборот, это было бы в их интересах: отобрать «журавлиную» пальму первенства у аварца и передать её грузинке, причём все это происходило бы в рамках восстановления истины. А ведь давно известно, насколько приятно поступать по справедливости, когда тем самым наносишь ущерб объекту справедливого негодования.
Далее. Если, предположим, указанное восьмистишие действительно написано Маро, но по каким-то неведомым причинам не было напечатано при публикации её дневника, означало ли бы это, что Гамзатов – плагиатор? Ни в малейшей степени. Напомню, он создал несколько вариантов своих «Журавлей» ещё в 1965 году, то есть около 50-и лет назад к моменту публикации дневников Маро Макашвили, когда о ней и её рукописи, по вполне понятным причинам, и слыхом никто не слыхал. Поэтому обвинителям поэта требуется доказательно установить следующее:
1. факт знакомства Гамзатова с семьёй Маро, хранившей её рукописи;
2. факт знакомства Гамзатова с рукописями Маро;
3. факт знакомства Гамзатова с кем-нибудь, кто имел доступ к рукописям Маро и мог рассказать ему об этом стихотворении до 1965 года.
А поскольку сделать это, я убеждён, невозможно, то никто не вправе бросать тень на большого поэта и тем более отнимать у него прославившие его стихи.
А «филологам» и тем более «дочерям филологов» должно быть стыдно. Как, впрочем, и остальным не филологам, безнаказанно распространяющим бездоказательную фальшивку.
Переосмысление
«Однажды из Вены ко мне приехал один австрийский деятель, озабоченный сохранением памяти погибших, и рассказал о своей затее – издать на основных языках мира книгу лучших стихов, посвящённых памяти погибших на войне. Он попросил моего согласия включить туда песенный текст «Журавлей». Я согласился и был уверен, что так и будет. Увы, песня не была включена в книгу.
Вот что я узнал о судьбе книги: нашлись люди, которые были против публикации в ней «Журавлей» рядом с произведениями, посвящёнными немецким солдатам, погибшим на Восточном фронте. Они сочли невозможным напечатать одновременно поэтический некролог оккупантам и защитникам. Не скрою, тогда я к этому отнёсся с пониманием и согласился, что моим двум братьям и их убийцам неуместно быть в одном ряду.
Позже, когда я был в Вене, с удивлением смотрел, как матросы с нашего корабля возлагают венки на могилы морских офицеров Австрии, которые воевали против нас. А в бывшей Западной Германии я видел, что могилы наших воинов обихаживают так же, как и свои. Мне было не по душе, когда американский президент Рейган, будучи в Германии, возлагал цветы на могилы немецких солдат, принёсших столько бед и горя моей Родине.
С годами понял: погибшие молодые люди стали жертвами лжи и обмана. Их жизни, предназначенные для благородных дел, для любви и добра, осквернили, им внушали злобу и ненависть к таким же, как и они жителям Земли, к другому языку, другим песням, другой музыке.
Допускаю возражения по этому поводу: «Где же ваш патриотизм, чувство Родины, обида за поруганную землю, за сожжённый дом? Неужели это проходит бесследно, а как же быть со словами: «Никто не забыт, ничто не забыто», ведь журавлиный полёт, их раздирающий душу крик поэты всегда связывали со встречей и с расставанием, с болью за Родину и с тоской по ней? Отдавая дань своим бывшим противникам и сегодняшним сомнительным друзьям, не ущемляем ли мы чести и славы своих сограждан, своих героических предков и, в конечном счете, своей Родины и т. д. и т. п.?»
Не к мести зовут и мои белые журавли. Мы и так много крови пролили, мстя за прошлое. И ничего не добились, кроме зла. Я это знаю как житель гор, где веками существовал закон мести. Нет более святого закона, чем закон дружбы. К этому зовут сегодня белые журавли. Они говорят нам не о бдительности, не о капиталистическом окружении, не о всевозможных происках врагов, а о любви: «Люди, мы вас любим, будьте добрыми». А добрым нет необходимости быть бдительными. От бдительности, от недоверия друг к другу мы и так много страдали на нашей земле. Не месть, а всеобщее прощение, взаимовыручка спасут нас, помогут нам развязать кровавые узлы».
Этот довольно большой отрывок также содержится в статье Расула Гамзатова «Зов журавлей». Полужирным шрифтом я выделил ключевые, с моей точки зрения, слова. Статья, напомню, была написана в 1990 году.
Всепрощение? Об этом надо бы спросить миллионы замученных, сожжённых, изнасилованных, расстрелянных во время войны советских людей. Об этом надо бы спросить у миллионов погибших советских солдат, в том числе – у моего деда по отцу Якова Иосифовича Лифшица, отдавшего свою жизнь в 1941 году под Смоленском. Об этом надо бы спросить у 20 тысяч погибших в годы великой Отечественной войны дагестанцев, в том числе – у старших братьев Расула: Ахильчи и Магомеда. Не уверен, что в этом случае Магомед и Ахильчи согласились бы со своим младшим братом.
Чёрных воронов никто не звал на нашу землю. Они сами пришли к нам, чтобы захватить наши территории, присвоить наши ресурсы, истребить нас. Такой войны, направленной на уничтожение мирного населения, история ещё не знала и даст Бог больше не узнает. Поэтому нам и приходится делить погибших в войнах вообще и в Отечественной в частности на чёрных воронов и белых журавлей, на воробьёв и орлов. К этому нас призывает память: семейная, родовая, национальная, народная. И если мы, внуки и правнуки погибших, поддадимся всепрощенческой патоке о равенстве всех погибших во всех войнах, то тем самым предадим своих дедов и прадедов. Добрым людям необходимо нужна бдительность, иначе от злых людей не будет никакого спасения.
Я думаю, если бы Расул Гамзатов дожил до наших дней (ему было бы сейчас 94 года, а для горцев это совсем не возраст), то наверняка пересмотрел бы свои взгляды насчёт чёрных воронов и белых журавлей. Он был большим поэтом, честным человеком и патриотом своего народа, своей страны и не смог бы, как мне кажется, продолжать приравнивать чёрных воронов к белым журавлям. Об этом говорит всё его творчество. Об этом говорят и его бессмертные «Журавли». Это подтверждает и марка, выпущенная Почтой России в 2013 году, в десятую годовщину со дня смерти поэта. На изображении – седовласый горец с печальным и мудрым взглядом, а за его головой – голубое небо и белокрылый журавлиный клин.
Приложение
Расул Гамзатов
Журавли (поминальная молитва)