белый шум книга о чем
Отзыв «Белый шум» Дон Делилло
«Белый шум» читала после «Колыбельной» Паланика, и вынесла две вещи. Во-первых, не стоит читать две замороченных книги подряд. Между ними обязательно нужно пропустить что-то лёгонькое. До-вторых, Делилло пишет понятнее Паланика.
Белый шум — стационарный шум, спектральные составляющие которого равномерно распределены по всему диапазону задействованных частот.
Делилло пишет хорошо, но читать трудно из-за того, что книга не вызывает интерес. На первый взгляд, кажется, что в романе нет сюжета. Затем к концу книги видишь, сюжет все же был. Но слабый, пунктирной линией.
Главный герой Джек Глэдни – мужчина, перешагнувший за экватор жизни. Ему 51 год и вопросы смерти для него не пустой звук. Он заведует кафедрой гитлероведения, но не знает немецкого языка. В анамнезе у него пять браков и множество детей, часть которых живет вместе с ним и его пятой по счету женой Бабеттой. Баб не только жена Джека, но и преподаватель. Она учит взрослых людей правильной осанке. Детей в книге четверо, хотя иногда складывается впечатление, будто их больше. Или меньше, если речь идет о поездке на машине, так как в универсале умещаются двое взрослых и четверо детей, и никто не жалуется на тесноту.
Второй по значимости герой – преподаватель колледжа из Нью-Йорка – Морри, в прошлом спортивный журналист. Морри ведет то по курс по Элвису, то по теории катастроф. И судя по выбору курсов, колледж выпускает бестолковых людей, сведущих в Гитлере, Элвисе и других незначимых вещах. Словом, бесполезные герои занимаются бесполезной деятельностью, учат других бесполезных людей о ерунде. Так что самое время поговорить о смерти, ведь «Белый шум» книга о смерти и бесполезной информации.
Автор описывает год из жизни героев.
Начало книги типичное для высокохудожественных романов о героях. В середине проскакивают первые нотки абсурда, ну а конец пройдется по логике событий буквально катком. Я читала «Белый шум», чтобы получить какие-то ответы в конце, а увидела полный хаос.
Книга показалась больше спектаклем, так как автор заявил ограниченное число мест. Прежде всего, это дом семьи Глэдни, затем колледж, а именно столовая, иногда – кафедра, иногда лаборатория. Еще огромный универсам, салон машины и лагерь эвакуированных. Высокоинтеллектуальные разговоры в столовой между преподавателями – это отдельный звездец. Из них вы узнаете много интересного, к примеру, кто, когда и где мочился в раковину или сходил по большому в унитаз без сиденья. Сцена из университета сменяется домом, затем универсамом и так по кругу. Изредка герои ходят в гости или в кафе, вот и все разнообразие.
Из плюсов порадовала сатира. Люди проводят учения по эвакуации из-за катастрофы, заморачиваясь и, отрабатывая действия населения и спецслужб, а когда та случается, забивают на реальность.
Три дня спустя ветер принес из-за реки настоящий ядовитый запах. Казалось, город замер в нерешительности, погрузился в глубокую задумчивость. Стал медленнее двигаться транспорт, сделались чрезвычайно учтивыми водители. Ни объявлений о каких-либо официальных мероприятиях, ни микроавтобусов и санитарных фургончиков, выкрашенных в спектральные цвета. Люди избегали смотреть друг другу в глаза. Раздражающее жжение в ноздрях, привкус меди на языке. С течением времени желание бездействовать вроде бы усилилось и стало непреодолимым. Некоторые утверждали, что вообще не чувствуют никакого запаха. С запахом всегда так. Некоторые делали вид, будто не замечают в своей пассивности никакой иронии судьбы. Они принимали участие в учениях по УСВАКу, а теперь спасаться бегством не желали. Некоторые интересовались причиной запаха, некоторые выглядели обеспокоенными, некоторые считали, будто отсутствие технического персонала означает, что беспокоиться не о чем. У всех начали слезиться глаза.
Часа через три после того, как мы их почувствовали, пары внезапно рассеялись, избавив нас от необходимости продолжать бесплодную дискуссию.
Страх смерти, который шутя препарирует автор – многослойный. Есть слой, что «лучше ты, чем я». Есть, что когда настанет время умирать, было бы неплохо захватить весь мир с собой. И слой, что есть жертвы, а есть убийцы. Одни покорно идут навстречу судьбе, другие убивают себе подобных, чтобы восторжествовать над смертью.
Информационному шуму также отведено довольно много слов.
Бабетта взяла бульварную газетку, оставленную кем-то на столе.
– Установлено, что мышиный писк звучит с частотой сорок тысяч колебаний в секунду. Хирурги применяют высокочастотную запись мышиного писка для уничтожения опухолей в организме человека. Ты веришь?
Люди много знают, но полезны ли эти знания? Что они принесут тебе, если ты попадешь в глубокое прошлое или переживешь апокалипсис? Как тебе поможет знание биографии Гитлера или что мать Элвиса спала с ним до его совершеннолетия в одной постели? Это поможет выжить, к примеру, создать антибиотики или выплавить железо? Бесполезные знания бесполезных людей…
Телевизор – главный источник белого шума. Он помогает маскировать жизнь, придавать ей видимость причастного к чему-то великому, манипулировать желаниями. Телевизор то предсказывает, что «третья мировая война начнется из-за соли», то, что «кредитки – это увлекательно». А где доказательства? «Так по телевизору же сказали». Кажется, это напоминает знаменитое «и не читайте до завтрака советских газет».
Заключение рецензии «Белый шум»
Что-то американские классики не идут. Паланик, Делилло – не вижу из-за чего читатели в таком восторге. По мне это претенциозно, запутанно и абсурдно.
От «Имен» до «Ноль K»: Дон ДеЛилло и его главные книги
20 ноября исполнилось 80 лет Дону ДеЛилло — одному из самых значительных англоязычных писателей современности. По просьбе «Афиши Daily» переводчик и знаток американской литературы Алексей Поляринов составил путеводитель по его творчеству.
Литературой ДеЛилло увлекся еще подростком: чтобы заработать денег на карманные расходы, он устроился парковщиком — свободного времени было много, и большую его часть он проводил слушая бейсбольные трансляции по радио или читая романы Фолкнера и Хемингуэя.
Позже, в 1958 году, окончив Фордхэмский университет по специальности «визуальные коммуникации», он устроился копирайтером в нью-йоркское агентство Ogilvy & Mather, где проработал вплоть до 1964 года. Убийство Джона Кеннеди в ноябре 1963-го стало вехой в истории США: «7 секунд, сломавшие хребет Америки», — писал ДеЛилло. На него это событие тоже оказало большое влияние и, кроме того, совпало с началом его творческого пути — спустя полгода после покушения на президента он уволился с работы и взялся за первый роман: «Мне кажется, ни один из моих романов не мог быть написан до убийства Кеннеди», — признался он в одном интервью.
«Американа» (1971)
В основе «Американы» — история телевизионного продюсера, который, устав от рутины, отправляется в путешествие на автомобиле, чтобы снять фильм-автобиографию. Позже, вспоминая свой дебют, ДеЛилло говорил: «Не думаю, что, если бы я сегодня принес этот роман издателю, его бы приняли. Полагаю, редактор бросил бы его на пятидесятой странице. Рукопись была многословная и неотесанная, но два молодых редактора что-то увидели в ней, и нам с ними пришлось хорошенько поработать над текстом, чтобы он приобрел приличный вид». Книгу издали, и, несмотря на весьма скромные отзывы, «Американа» стала важным событием в биографии ДеЛилло — он понял, что будет писателем.
«Имена» (1982)
«Имена» в некотором роде переломный роман американца, ведь именно здесь он начал формулировать идеи, которые позже станут для него ключевыми. Тут, в частности, впервые появляется классический протагонист ДеЛилло — немолодой, не очень успешный и (чаще всего) разведенный мужчина, пытающийся найти общий язык с бывшей женой, детьми и окружающим миром.
«Белый шум» (1985)
«Белый шум» принес автору Национальную книжную премию и прибавил к любимым темам писателя еще одну — телевизор, или, точнее, современные медиа. Главный герой романа очень похож на Джеймса из «Имен»: его зовут Джек Глэдни и он преподаватель в провинциальном университете, он основатель кафедры гитлероведения (sic!). Живет с пятой по счету женой и целым выводком детей от предыдущих браков. Биография Джека довольно незатейлива: семья, работа, дом, машина — все радости среднего класса. Свою карьеру он построил на «изучении» Гитлера, но освоить немецкий язык так и не удосужился, поэтому, узнав, что скоро в университете состоится конференция гитлероведов, Джек остро чувствует свое самозванство и боится разоблачения. Всю жизнь Джек провел в зоне комфорта, и даже несколько разводов, кажется, не оказали никакого корректирующего воздействия на его мировоззрение. Но все меняется, когда недалеко от его дома происходит утечка пестицидов и над головой у Джека пролетает облако токсичного газа.
Структурно «Белый шум» напоминает киносценарий: роман смонтирован из четких мизансцен, ярких визуальных образов и длинных сократических диалогов. Герои у ДеЛилло не просто разговаривают, они словно передвигаются в кадре, играют на камеру, и даже переходы между сценами выполнены по всем канонам телевидения — каждую главу завершает повисший в воздухе вопрос или крупный план. Или панчлайн. Телевизионность текста нагнетается еще и внезапными вставками в стиле «По телевизору сказали: »…и другие тенденции, которые могли бы оказать огромное влияние на ваш портфель ценных бумаг…« Или «По телевизору сказали: »…до тех пор, пока флоридские хирурги не вставили искусственный плавник…» Весь роман ДеЛилло прокладывает такими вот почти дадаистскими врезками из случайных телепрограмм, усиливая эффект присутствия экрана, болтливой машины, которая белым бессмысленным шумом вклинивается в диалоги и мысли персонажей. Гипнотический бред рекламы просачивается даже в подсознательное. Одна из самых тонких сцен в романе — главный герой смотрит на спящую дочь, испытывает щемящее чувство любви, склоняется над ней, пытаясь разобрать, что же она бормочет, и вместо сновидческого откровения слышит: «Тойота-Селика».
Но дело не только в рекламе: «Белый шум» еще и иронический гимн супермаркетам. Они — новая форма религии. Они так важны, что люди теперь измеряют степень благосостояния района расстоянием до ближайшего торгового центра. Все эти бесконечные, уходящие куда-то вдаль полки с продуктами: фрукты, овощи, салаты, печенье (две пачки по цене одной), икра, тунец, филе лосося, яркие упаковки, этикетки со сроком годности и штрихкоды — в романе «Белый шум» превращаются в настоящий лабиринт. Самая смешная история в книге — о пенсионерах, которые заблудились между продуктовыми рядами и несколько дней жили прямо там, в магазине: не могли найти выход. Апофеоз победы консюмеризма над человеком, желудка — над мозгом.
«Весы» (1988)
«Весы» — один из главных романов ДеЛилло: здесь он переосмыслил событие, совпавшее с началом его писательской карьеры и оказавшее на него огромное влияние, — убийство Джона Кеннеди. В основу сюжета (но не книги в целом) легла судьба Ли Харви Освальда, жившего, к слову, по соседству с ДеЛилло в 1953 году.
Все три сюжета ДеЛилло разворачивает одновременно, тасуя главы так, чтобы они перекликались, нагнетая обстановку. И хотя сегодня на теме убийства Кеннеди не оттоптался разве что ленивый (даже Стивен Кинг мимо не прошел), «Весы» все равно выделяются на общем фоне, ведь, в отличие от прочих авторов, теории заговоров интересны ДеЛилло не как материал, но как объект для исследования.
У книги множество уровней, но самых важных три: бытовой (биография Освальда, его труды и дни, а также повседневная рутина остальных персонажей), конспирологический (заговоры и их механика) и философский (попытка понять и сформулировать природу отношений между фактами и домыслами). Именно этот метаслой ставит «Весы» в один ряд с самыми значительными образцами американского и английского постмодернизма. «Факты одиноки», — пишет ДеЛилло. И чем дальше они от нас, тем меньше у них права называться фактами.
«Мао II» (1991)
Многие свои идеи ДеЛилло почерпнул из газет — из фотографий и заголовков. Именно так, в частности, появился «Мао II»: в 80-х над рабочим столом у писателя висели две вырезки с первых полос. На одной из них — фото Джерома Сэлинджера (в 1986 году снимок появился на первой полосе New York Post — папарацци отследили великого затворника впервые с 1955 года), на второй — массовая свадьба на стадионе в Корее. Именно с этого сюрреалистического образа — 6000 женихов и невест — начинается книга: мотив массы людей, в которой лица стерты, а имена не имеют значения, автор протягивает через весь текст.
Об этом и пишет Делилло: «Мао II» — книга о столкновении двух миров: в центре первого — личность, в центре второго — идея. В первом мире жизнь человека бесценна, во втором не стоит ни гроша. В первом мире любят ближних (родителей, детей, друзей), во втором — дальних (царя, пастора, национального лидера). В первом мире люди почитают конкретных личностей (писателей, ученых), во втором — абстрактных (бога, традиционные ценности). В первом мире основа этики — свобода выбора, во втором — покорность. Такой вот парадокс: чем ближе к национальному единству, тем дальше от человека.
«Underworld» (1997)
Как и в случае с «Мао II», толчком для создания романа «Underworld» послужило фото, опубликованное в прессе. «Я хотел написать повесть — страниц 50–60… идею я почерпнул из газетного заголовка, увидел его и понял, что 3 октября 1991 года — это сороковая годовщина той знаменитой игры». Писатель отправился в библиотеку, чтобы найти микрофильм с архивами газет того времени, и увидел там обложку New York Times — она была разделена на две равные части: слева — отчет о победе «Джайантс», справа — сообщение об испытательном взрыве первой ядерной бомбы в Советском Союзе.
Пролог романа — подробный, детальный рассказ о самом известном бейсбольном матче в истории США — об игре «Бруклин Доджерс» и «Нью-Йорк Джайантс» в 1951 году. Бодрое, спортивное начало задает тон всей книге: большие события здесь постоянно оттеняются маленькими и огромный мир как бы нависает над другим — миром простых, повседневных вещей — и меняет его.
Герои книги, к слову, не только люди, но и предметы: ракеты, шприцы и презервативы — три главных символа двадцатого века. ДеЛилло вслед за Пинчоном подхватывает тему ракет — их фаллической формы — и связывает ее с темой сексуальных неврозов и венерических болезней, главная из которых — СПИД.
Название здесь, кстати, тоже непростое: в русских статьях о ДеЛилло его по умолчанию переводят как «Изнанка мира». На самом деле в тексте слово обыгрывается в нескольких аспектах, но чаще всего именно как преисподняя, подземное царство. В одной сцене Ник Шей думает о ядерном оружии и радиоактивных отходах, и мысль его по ассоциации перескакивает с плутония на Плутона — владыку подземного мира в римской мифологии. По мысли героя, если подземным миром правит Плутон, то ХХ веком — плутоний.
Ответить на вопрос, почему «Подземный мир» до сих пор не перевели на русский, довольно сложно: его в первую очередь нужно переадресовать издателям, которые, кажется, не приложили вообще никаких усилий для того, чтобы донести автора до читателей; они не спешат переиздавать и уже существующие переводы его книг (в скобках замечу: в целом ДеЛилло очень хорошо переведен на русский). В таких условиях надежды на появление «Мира…» очень мало — разве что кто-то из переводчиков-патриархов возьмется за работу просто из любви к писателю.
«Космополис» (2003)
«Космополис» вышел в 2003 году и вызывал недоумение у критиков и читателей. После «Подземного мира» все ждали от ДеЛилло чего-то похожего — по масштабу замысла и охвату тем, — а получили небольшой медитативный текст, в котором все действие умещается в один день. Сюжет книги сводится к тому, что некий миллиардер едет в парикмахерскую подстричься; все. Да и романом это можно назвать весьма условно — скорее философское эссе о капитализме, нанизанное на вялотекущий нарратив.
Поэтому, когда спустя пять лет после выхода книги, в 2008-м, случился финансовый кризис, стало ясно: ДеЛилло (как всегда, впрочем) опередил свое время. Читая сейчас «Космополис», с его подробными сценами бунтов на Уолл-стрит и обрушением курсов акций, сложно поверить, что все это написано за пять лет до краха.
Помимо прочего, ДеЛилло идеально воспроизвел образ современного ада: бесконечная кафкианская пробка, которой нет конца, в которой все равны — и араб-таксист, и мать троих детей, и миллиардер в личном лимузине. Такая вот ирония: мир, повернутый на эффективности, скорости, энергосбережении, тайм-менеджменте, целыми днями жарится в пробке и никуда не движется.
В «Космополисе» вновь проявляется главный талант ДеЛилло — находить красоту и поэзию в обыденных, плоских и скучных вещах, будь то автомобили, асфальт, индекс Доу Джонса, курсы валют и рекламные щиты у дороги. А главный герой Эрик Пэкер — пресыщенный бизнесмен, которому приносит удовольствие потеря денег, а не их накопление, — имеет все шансы со временем стать именем нарицательным, таким же, как, скажем, Антуан Рокантен из «Тошноты» Сартра.
Рецензия на книгу «Белый шум»
Лучшая цена:
3800
…деконструкция бессознательного…
«Белый шум» Дон Делилло
…тяжеловесный (…десяток Симмонсов, до полудюжины МакКарти, пара Воннегутов, полтора Филипа Дика…) американский маэстро прозы Дон Делилло за свой «Белый шум» получил небезызвестную Национальную книгопремию США 1984-го. Роман тоже вышел крупногабаритным. Не по тоннажу — всего-то 0,78 стивенкинговского «11/22/63» — по перевариваемости и наполнению. «Изысканная социальная сатира! Изящнейший роман автора!» — сахарными лозунгами вещает издатель в предисловье. Но, не в этом же, в самом-то, дело: количество в полдесятка псевдосюжетов-обманок и целые гроздья несуществующих полунамёков (…на глянцевой бумаге рекламных проспектов, конфетных обёртках, в радиопередачах, содержимом мусорных контейнеров и просто в соседских шушукающихся пересудах; причём не ясно, какие из них присущи объективной реальности, а которые проявляются чаще всего именно вместе с реактивными психозами…) смотрятся куда как внушительнее…
…знакомство с сюжетом «Шума» со слов — жутко невыгодное вложение времени. Ведь здесь в университетах официально и на полную ставку преподают популярную культуру, гитлероведение и светлые радости. При этом герои постоянно (…читай — при каждом удобном случае…) рассуждают о смерти и к ней же готовятся. Седеющие посланники костлявой являются в застёгнутых наперекосяк пижамах легчайшего гонконгского флиса. Сплошь и рядом попадаются микробы, питающиеся облаками. Застенчивые фрукты на прилавках. Схлопывающиеся от гравитации таблетки. Намеченные на июнь ядерные взрывы. Материально-вещественное выражение белого шума проявляется в романе неким воздушно-токсическим явлением — техногенная катастрофа конденсируется внушительных размеров «саморазрастающимся» облаком ядовитых испарений. На этом-то многообразии и происходит фоновое размытие границ идентификации текста: пространство наполняют бесцветные шумы, трудноразличимые и исходящие неизвестно откуда; на полках магазинов возникают белёсые продуктовые упаковки, яркие цвета с которых отправились на фронты не объявленной Третьей мировой, а прозрачное «сейчас» успевает исчезнуть из реальности прежде, чем полностью сойти с произносивших само это слово уст. Делилло окунает читателя в «магию и ужас Америки», которые оказываются тонкой гранью между манией и фобией смерти. Удовольствие от сытого достатка, благополучия и довольства по жестокой иронии безостановочно подпитывает первобытный страх перестать быть и, соответственно, всех перечисленных благ лишиться. Выходит бесконечный взаимопроникающий круговорот, по контуру оборачивающий резонный вопрос: действительно ли можно обладать ложной способностью восприятия иллюзии.
…текст Делилло — многоразового применения. Его можно (…по усмотрению — нужно…) перечитывать. Всякая новая встреча неизменно производит яркое впечатление. Не то, что бы раз за разом стремительно приближая истинное понимание заложенных метафор и смыслов, нет. Не совсем, вернее. Композиционный отвар, не смотря на явную сатиричность и кажущуюся комичность, слишком уж наварист; сам Делилло сегодня уж тут ногу сломит. Да и не в окончательном и безупречном понимании соль. Однократное потребление внутрь «Шума» полноценными дозами во весь объём ценно в первую очередь обретением новых воспоминаний. Звучит, конечно, как заголовок жёлтой прессы. Из тех, что с навязчивой безвозмездностью раздают в метрополитенах брошюрами всклокоченного вида бледноватые личности с полыхающими нездоровым пламенем очами. Но, при персональном, непосредственном опыте — всё именно так и есть. И это один из тех редких нонсенсов, в которые действительно стоит поверить на слово. По крайней мере — на первых порах…
…«Шум» это крепчайшая — критик носа не подточит — предельно высококалорийная, словно вываренная в меду и настоянная на молоке, проза. Роман-опыт, роман-исследование. В нарративе нет ни одного лишнего языкового пассажа, ни одной забытой стилистической шероховатости. От слов «вообще», «совсем» и «полностью». Двояковыпуклая (…с одной стороны — гранит романа, с другой — его полная дереализация; пространство текста повсеместно теряет ясность и расплывается…) линза «Шума» имеет идеальную огранку и математически выверенную шлифовку. Делилло заставляет прежде всего опытного читателя натурально пучить от удивления глаза: фигуры высшего композиционного пилотажа следуют одна за другой. Например, здесь практически нет настоящего времени. Исключительно или уже свершившееся, либо только ещё наступающее. Делилло обладает великолепным языковым слухом и чувством объёмной образности: «…вереница машин издали убаюкивает нас неумолчным шумом, подобным невнятному гомону душ усопших на пороге сновидения»; «Всё громадное пространство оглашалось эхом такого сильного шума, словно там вымирал целый биологический вид крупного рогатого скота»; «Всю ночь в сны врывалась метель, а наутро воздух сделался прозрачным и неподвижным». Некоторые сентенции — так прямо и просятся на роль главного манифеста техногенных фобий: «Чем больше прогресс науки, тем примитивнее страх»; «Семья — колыбель всемирной дезинформации»…
…присутствует тут и такой момент: есть тексты с неким подтекстом; а есть и другие, которые сами — один сплошной подтекст. «Шум» как раз из второй группы. Читать его от нечего делать не стоит — глаза расшибёте. Делилло он такой, гхм, крайне равнодушный к читательскому комфорту писатель: с него слезешь ровно там же, где и сядешь. Как вариант, открыть данный томик можно для утоления естественной жажды познания: откуда появились, к примеру, писательские приёмчики частично упомянутых в самом начале Симмонса, Кунца, Кинга, Коупленда, Эллиса и ряда прочих примыкающих. А вот внимательный читатель, вооружённый умозрительным красным для пометок, на полном серьёзе рискует прямо-таки в тексты Деллило и влюбиться. Ведь он, без профильного литераторского образования, напропалую, в течении десятков лет один за другим выдает на гора, аки взаправдашний стахановец, мощнейшие американские, и даже — англоязычные тексты современности. Даром что ни к Нобелю, ни к Пулитцеру, ни к даже к какому Букеру завалящему до сих пор не представлен. Хотя — пустое это: лет, этак, через семьдесят-девяносто о дружных наградных шестёрках коротких списков никто, кроме засыпанных пылью архивариусов, и не вспомнит. А по Делилло в старших классах средних школ и на всех курсах лингвистических вузов будут изучать штатовскую литературу двадцатого века. Хотите, побьёмся об заклад.
В 1985 году «Белый шум» был удостоен Национальной книжной премии США.
Посвящается Сью Бак и Лот Уоллес
I. Излучение и волны
Многоместные «универсалы» подъехали в полдень – длинной сверкающей вереницей пронеслись через западную часть территории коллежа, змейкой обогнули оранжевую железную скульптуру из двутавровой балки и двинулись к общежитиям. На крышах автомобилей были навалены и тщательно закреплены чемоданы, битком набитые летней и зимней одеждой; коробки с шерстяными и стегаными одеялами, простынями и подушками, ботинками и туфлями, книгами и канцелярскими принадлежностями; свернутые коврики и спальные мешки; велосипеды, лыжи, рюкзаки, английские и ковбойские седла, надувные лодки. Машины сбавляли скорость и останавливались, студенты выскакивали, мчались к задним дверям и принимались выгружать все, что было внутри: стереосистемы, приемники, персональные компьютеры; маленькие холодильники и электроплитки; коробки пластинок и кассет; фены и утюги; теннисные ракетки, футбольные мячи, хоккейные клюшки и сачки для лакросса, луки и стрелы; препараты, запрещенные к свободной продаже, противозачаточные пилюли и приспособления; всякую несъедобную дрянь, по-прежнему в магазинных пакетах: чипсы с луком и чесноком, начо, печенье с арахисовой начинкой, вафли «Ваффело» и цукаты «Кабум», фруктовую жвачку и воздушную кукурузу в сахаре, шипучку «Дум-дум» и мятные конфеты «Мистик».
Я наблюдаю это представление каждый сентябрь вот уже двадцать один год. Зрелище неизменно производит яркое впечатление. Студенты приветствуют друг друга уморительными криками и жестами беспробудных пьяниц. Все лето они, как водится, предавались запретным наслаждениям. Родители, ошеломленные солнечным светом, стоят возле своих автомобилей, видя вокруг точные копии самих себя. Загар, приобретенный честными стараниями. Умело состроенные гримасы и взгляды искоса. Узнавая друг друга, они вновь чувствуют себя помолодевшими. Женщины, бойкие и жизнерадостные, похудевшие от диет, знают всех по именам. Их мужья, сдержанные, но благодушные, покорно тратят свое драгоценное время на выполнение родительского долга, и что-то в них говорит об огромных затратах на страхование. Это скопление «универсалов» в такой же степени, как и все, чем родители занимаются весь год, убедительнее любых формальных ритуалов церковной службы и законов доказывает им, что они представляют собой сборище единомышленников, людей духовно близких, нацию, народ.
После работы я пешком спускаюсь под гору, в центр города. В нашем городе имеются дома с башенками и двухэтажными верандами, где люди сидят в тени древних кленов. Есть церкви – готические и в стиле греческого возрождения. Есть психиатрическая больница с длинным портиком, причудливо украшенными слуховыми окнами и крутой остроконечной крышей, увенчанной флероном в форме ананаса. Мы с Бабеттой и нашими детьми от предыдущих браков живем в конце тихой улицы, где некогда была лесистая местность с глубокими оврагами. Теперь за нашим задним двором, далеко внизу, проходит скоростная автомагистраль, и по ночам, когда мы удобно устраиваемся на своей медной кровати, неплотная вереница машин издали убаюкивает нас неумолчным шумом, подобным невнятному гомону душ усопших на пороге сновидения.
Я возглавляю кафедру гитлероведения в Колледже-на-Холме. Гитлероведение в Северной Америке я ввел в марте шестьдесят восьмого года. Был холодный солнечный день, с востока дул порывистый ветер. Когда я предложил ректору создать целую кафедру для изучения жизни и деятельности Гитлера, он тотчас оценил перспективы. Затея имела быстрый, головокружительный успех. Свою карьеру ректор продолжал уже на посту советника Никсона, Форда и Картера – пока не умер на горнолыжном подъемнике в Австрии.
На пересечении Четвертой и Элм-стрит машины поворачивают налево, к супермаркету. Район патрулирует женщина-полицейский: она сидит пригнувшись в похожем на ящик автомобиле и высматривает машины там, где запрещена стоянка, водителей, просрочивших оплаченное по счетчику время, недействительные свидетельства о техосмотре на ветровых стеклах. По всему городу на телеграфных столбах расклеены объявления о пропавших кошках и собаках, подчас – написанные детским почерком.
Бабетта – женщина высокая и довольно упитанная. В ней чувствуются вес и солидность. На голове у нее копна буйных светлых волос того особого желтоватого оттенка, который раньше называли грязновато-белесым. Будь Бабетта маленькой и изящной, такая прическа делала бы ее чересчур привлекательной, чересчур озорной и кокетливой. Однако крупная фигура придает ее взъерошенному виду некоторую серьезность. У полных женщин это получается без всякого умысла. Бабетта не настолько вероломна, чтобы вступать в тайный сговор с собственным телом.
– Жаль, тебя там не было, – сказал я ей.
– Сегодня же день «универсалов».
– Опять я все прозевала? Ты должен мне напоминать.
– Вереница машин растянулась на дороге мимо музыкальной библиотеки до самой границы штата. Синие, зеленые, коричневые, цвета бургундского. Они мерцали на солнце, словно караван в пустыне.
– Ты же знаешь, Джек, что мне нужно обо всем напоминать.
Бабетта, при всей ее растрепанности, обладает природным чувством собственного достоинства и слишком озабочена серьезными делами, чтобы еще и волноваться за внешний вид. Впрочем, особыми талантами – в обычном понимании этого слова – она не блещет. Она возится с детьми и присматривает за ними, преподает на курсах образования для взрослых, состоит в группе добровольцев, которые читают вслух слепым. Раз в неделю она ходит к старичку по фамилии Тридуэлл, живущему на окраине города. Все знают его как Старика Тридуэлла и давно привыкли к нему, будто к некоему ориентиру на местности – отложению скальных пород или топкому болоту. Бабетта читает ему статьи из «Нэшнл инкуайрер», «Нэшнл игзэминер», «Нэшнл экспресс», «Глоуб», «Уорлд», «Стар». Старикан нуждается в еженедельной порции культовых таинств. Стоит ли ему в этом отказывать? В сущности, чем Бабетта бы ни занималась, моему самолюбию неизменно льстит, что я так тесно связан с отзывчивой женщиной, которая любит насыщенную, яркую жизнь, суматоху многодетных семейств. Я постоянно наблюдаю за тем, как вдумчиво и умело она выполняет свои обязанности, с какой внешней легкостью переходит от одного дела к другому – не то что мои бывшие жены, склонные к отрыву от действительности, нервные, эгоцентричные дамочки со связями в интеллектуальных кругах.
– Я вовсе не на «универсалы» хотела посмотреть. Что эти люди собой представляют? Носят ли женщины юбки из шотландки и свитера узорчатой вязки? Одеты ли мужчины в жокейские пиджаки? Что такое жокейский пиджак?