мой сын трансгендер что делать
«Мой сын — женщина»: как родителям это принять?
Старшему поколению бывает трудно понять и принять многие решения выросших детей. А такой радикальный поступок, как смена пола или гендера, может поначалу вызвать шок. Отец человека, решившегося на трансформацию, рассказывает о своем опыте принятия новой реальности и о том, как ему в этом помогла психотерапия.
Cдрузьями, далекими от психологии, мы нередко обсуждаем острые темы, которые волнуют всех. И в последнее время все чаще заходит речь о трансгендерных людях, чей биологический пол не совпадает с их гендерной идентичностью, то есть внутренним ощущением себя как человека того или иного пола.
Для моих знакомых это словно вести с другой планеты. Одно дело, если речь об актерах и представителях богемы, таких как актриса Эллен Пейдж, которая 1 декабря 2020-го сделала каминг-аут как транс-мужчина и сменила имя на Эллиот. Но им сложно представить, что трансперсоны ходят по тому же городу, что они сидят за соседним столиком в кафе или делают другим стрижку или маникюр, продают им продукты, пишут для них статьи, придумывают рекламные ролики.
А мои будни наполнены самыми откровенными историями. И все чаще разговоры о праве выбирать и пол, и гендер возникают в терапевтическом пространстве.
Все эти случаи трогают меня — каждый по-своему. И тем более радостно наблюдать, как люди, совершившие переход (то есть они привели свою гендерную идентичность в соответствие со своими ощущениями с помощью медицинского вмешательства — или при помощи более простых средств вроде смены одежды) говорят о себе, о своих сложностях.
Я обратила внимание, что при обсуждении этого вопроса люди часто упускают один важный элемент. Что переживают и чувствуют родители тех, кто решил совершить такой крутой поворот в своей жизни? Вспомнилась история одного моего клиента.
НЕОБЫЧНЫЙ ЗАПРОС
Ко мне за помощью обратился мужчина из Европы. Чтобы поговорить о самой страшной и тревожной теме, он потратил немало времени и нашел психотерапевта, живущего как можно дальше.
Я понимала, как ему тяжело, но все же настояла на том, чтобы работать с видеосвязью. Во всей его фигуре, в покатых плечах, потрескавшихся (искусанных?) губах было что-то сложно уловимое. Я долго подбирала верное слово, больше всего подходило «обреченность».
Михаил (имя изменено) минут пять очень сбивчиво говорил о том, что его сын трансгендер, что Михаилу нужна помощь с этим и только этим, ведь ситуация нестандартная. А в остальном у самого Михаила дела отлично и психолог ему точно без надобности, да и тут нужно лишь экспертное мнение.
Мария Эриль: Михаил, как вы узнали, что ваш сын не в ладу со своим полом?
Михаил: Он решил сказать мне об этом в переписке. Месяца три назад он отправил видео, на котором сногсшибательная женщина в вечернем платье грациозно спускается по лестнице. Он написал: «Эта женщина — я».
— На видео был ваш сын, переодетый в женщину?
— В том-то и дело, что нет. Я сначала подумал, что это его юмор, который я всегда понимал с трудом. Не обратил внимания на видео, отправил ему смайлик. А он отправил что-то в духе: «Нет, я серьезно. Эта женщина — в точности то, как я ощущаю себя». Потом у нас затянулась странная переписка, я пытался понять — может быть, это к тому, что женщина одна идет по шикарной лестнице, ей одиноко и ему тоже? Он там один все эти 3 года учебы в Германии, вдали от семьи и друзей… В общем, все было мимо, и он просто написал мне: «Папа, я чувствую себя женщиной». Даже не могу сказать, что я почувствовал в тот момент. Наверное, просто впал в ступор. Сын неплохо меня знает. Он сказал, что мне нужно «переварить» все это, и он готов ответить на мои вопросы.
— Что происходило с вами в тот период?
— Это самое странное. Наверное, неделю. Или две недели. Я не помню. В общем, долго я жил обычной жизнью: вел переговоры, занимался спортом. Иногда специально «доставал» из какого-то дальнего угла разума эту мысль, но мозг тут же «убегал» от нее. Я даже не замечал, как думал уже о чем-то другом. О том, как мы с женой поедем в отпуск, о чем угодно — но не об этом.
— Когда получилось в полной мере осознать произошедшее?
— Ну вот когда-то потом. Почему-то на ютьюбе случайно включился странный ролик. Сейчас…
Михаил нашел то самое видео, от которого я мгновенно почувствовала тошноту, по телу волнами расходился ужас. Фоном звучала какая-то ерунда, похожая на заклинание.
— В общем я заперся в кабинете, слушал это сатанинское бормотание и покрывался потом. Играла эта музыка, а у меня перед глазами скакали сцены из операционной. Я представлял, как ему будут… Ну вы понимаете.
Михаил, который до этого чуть что вспыхивал и краснел, вдруг стал совершенно бледным, почти прозрачным.
— Вы очень побледнели, Михаил. Как вы сейчас себя чувствуете?
— Меня опять тошнит. Тогда от этого ролика и всех мыслей меня вырвало. Я не скажу, что плохо отношусь к трансгендерным персонам или против этого. Головой все понимаю. Просто это же мой сын, понимаете? Я его купал в детстве, я помню его подростком, когда кроссовки уже мои, а джинсы еще из детского отдела. Не могу переварить, что это тело так изменят. Скажите! Что я сделал неправильно? Почему вдруг случилось так, что тело моего сына больше не подходит ему?
Я пытаюсь отмотать все назад, я вспоминаю… Когда я упустил это? Как я мог не видеть? Может быть, я передавил на него, как вы думаете?
— Вы пытаетесь найти свою ответственность за его решение?
— Наверное, нет. Я просто разобраться хочу.
— Если придет понимание, что тогда?
— Хм, это сложно сказать. Тогда нужно будет как-то с этим жить.
— Получается, пока вы не разобрались с этим, трансгендерность вашего ребенка словно бы не вошла в вашу жизнь?
— Понимаю, к чему вы клоните. Это неприятно, если честно. Ну хорошо, если я перестану пытаться искать виноватых и соглашусь, что да, это так, мой сын — трансгендерный человек, то что будет дальше?
Михаил, умнейший человек и успешный бизнесмен, привык в ситуации неопределенности находить опору в знаниях и понимании. Интеллектуализация — одна из сильнейших наших психологических защит. Одна мысль цепляется за следующую, уводя нас подальше от самого сложного — от собственных эмоций и переживаний.
Размышляя о причинах и следствиях, Михаил принимает эмоциональное «обезболивающее», потому что боли и горечи для него в этой ситуации слишком много, они льются через край.
— Важно понять, какими будут ваши отношения с ребенком теперь, после того, как он рассказал о планах сменить пол.
— Вы уже не первый раз называете моего сына ребенком. Это специально?
— Я знаю, что для трансгендерных людей непросто нащупать правильные местоимения.
— Это намек на то, что мне надо перестать говорить «он»? Теперь «она»?
— Об этом нужно спросить вашего сына — или вашу дочь. Мы пока не знаем, как правильно обращаться. Вы обсуждали эту тему?
— Нет. Давайте пока называть его «он». В общем, с тех пор как все стало известно, я обратил внимание на то, что даже в переписке сын использует обезличенное обращение. Не «я купил худи» а «вот новая покупка, зацени». И ведь когда не знаешь подробностей, это не кажется чем-то странным. Я пытаюсь отмотать все назад, я вспоминаю… Когда я упустил это? Как я мог не видеть? Может быть, я передавил на него, как вы думаете?
— Как вам кажется, мне ли адресован этот вопрос?
— Ну. Я не знаю. Ему, конечно. Но разве он скажет? Он очень любит меня и семью. Никогда не признается, если это из-за меня с ним все это происходит.
— Эти. изменения. У меня что — не будет больше сына?! Ну то есть будет, но просто.
— Дочь? Ах, ну да. Все так. Просто у меня появится дочь. Интересно, как ее будут звать?
В ПОДДЕРЖКУ РОДИТЕЛЯМ
Мы с Михаилом провели не один десяток встреч. Отношения с сыном переживали взлеты и падения, было сложно найти скорость развития, которая устраивала бы обе стороны.
«Рождение» дочери стало освобождением от споров. Галантный от природы, Михаил переключился на новый регистр — он стал терпимее и нежнее. Казалось, от дочери он ждал меньше, чем от сына. Он был готов любить ее просто так, без оглядки на оценки и достижения.
Некоторое время спустя Михаил попросил меня поделиться его историей для того, чтобы внести свой вклад и поддержать всех тех, кто как и он когда-то, потерян и обескуражен такими кардинальными переменами в жизни ребенка.
Мария Эриль психотерапевт
Понравилась статья? Подпишитесь на канал, чтобы быть в курсе самых интересных материалов
Мой ребёнок — трансгендер Отец московского трансгендера рассказал The Village о многолетних попытках принять тот факт, что его дочь — на самом деле сын
Трансгендеры — люди, чьё внутреннее ощущение пола не совпадает
с физическим. Согласно словарному определению, такие индивидуумы «идентифицируют себя с полом, противоположным приписанному»,
или «имеют идентичности, выходящие за рамки бинарной гендерной системы». Многие до сих пор путают трансгендеров с трансвеститами, называя одних другими и наоборот, и даже внутри ЛГБТ-комьюнити трансгендеры часто сталкиваются с непониманием и отчуждением. Человек, страдающий от такого внутреннего конфликта и не встречающий понимания в обществе, испытывает сильный стресс. Однако нелегко и близким трансгендера, чья жизнь тоже бесповоротно меняется. The Village поговорил с москвичом, который однажды узнал, что его дочь — это на самом деле сын, и расспросил его о процессе принятия, реакции родственников и друзей, отношении к операции по смене пола и внуках.
Два образа
Мне 53 года, живу в Москве. Я отец ребёнка-трансгендера. Впервые он заговорил с нами, родителями, о своей гендерной идентичности, когда ему было 14 лет. С тех пор прошло 12 лет. Сейчас мы с женой уже почти полностью смогли принять тот факт, что наш ребёнок — так называемый F to M (то есть female-to-male; мужчина, биологически принадлежащий к женскому полу. — Прим. ред.).
Но это, конечно, произошло далеко не сразу, даже несмотря на то, что у нас
в семье очень откровенные и доверительные отношения.
Сейчас ребёнку 26 лет, он взрослый и ответственный человек. Помню, с раннего возраста он увлекался ролевыми играми. Интересы крутились вокруг вселенной Толкиена: «Властелин колец», «Сильмариллион». А любимым персонажем был Арагорн. Мы с женой всегда принимали самое деятельное участие в его жизни. Даже помогали ему шить костюмы: жена у меня почти профессиональный художник и многое умеет делать руками. В общем, слова типа «косплей»
и разговоры о разных образах в нашей семье были не в новинку. И когда ребёнок впервые поделился с нами своим внутренним ощущением гендера, мы сперва решили, что это снова какая-то игра.
Сперва мы старались дистанцироваться от любых серьёзных разговоров
на эту тему. Но нужно отдать должное ребёнку, он провёл с нами большую работу. Каждый раз он начинал очередной диалог осторожно. Он говорил:
«Я периодически чувствую себя так, будто живу в двух разных образах.
Но в реальности это не всегда просто образ».
Нам казалось невозможным ругать или осуждать его. Другое дело —
сложно было понять, что это не просто каприз. Всё это время ребёнок очень деликатно всё объяснял, не входя при этом в конфронтацию и не устраивая скандалов. Благодаря этому последние пять лет мы воспринимаем ситуацию
как нормальную часть своей жизни. Может быть, этому способствовали стабильные отношения ребёнка и его партнёра. Да и во всех остальных
областях жизни — в учёбе и работе — у него всё нормально.
Нервозность и общее напряжение сохранялись в семье несколько лет. Но мысль
о том, что нужно прервать с ребёнком отношения из-за этого, даже не приходила нам в голову. Хотя путь был трудный. Даже с супругой мы не всегда могли откровенно об этом поговорить.
Мы всю жизнь растили дочку. И с трудом смогли принять
тот факт,
что теперь это сын
Внутренний конфликт
Нам потребовалась колоссальная внутренняя работа. Первым трудным этапом стало принятие того, что перед нами — другой человек. Нужно было время, чтобы осознать: то, что мы вместе пережили, связано с другой жизнью другой девочки. Это важная история, но она осталась в прошлом, в нашей памяти,
и теперь к нам отношения не имеет.
А мы ведь всю жизнь растили дочку. И с трудом смогли принять тот факт,
что теперь это сын. Но сыном его называть нам всё ещё сложно, даже в личном разговоре. Поэтому обычно мы говорим «ребёнок». Иногда жена случайно, в пылу эмоций, может обратиться к ребёнку в женском роде или назвать его «она».
Даже после того как мы всё узнали, мы долго продолжали наряжать ребёнка
в платья, а я ещё долго проявлял нечуткость. Не со зла и не нарочно, конечно. Например, когда у ребёнка был выпускной в школе, я купил ему праздничных платьев. Как ему было некомфортно! Но он смог обыграть ситуацию, чтобы
не травмировать ни нас, ни других родителей (одноклассники уже давно знали): на торжественной части он был в платье и накрашен, а весь оставшийся вечер — одет как мальчик.
В школе, кстати, у нас было по-разному. В средних
классах ребёнок сталкивался с жуткой травлей, буллингом. Не могу сказать, что это связано именно с его гендерной идентичностью, но травля была — даже не хочу вспоминать об этом. Потом мы уехали в Штаты, и там пару лет он ходил в американскую школу. Затем мы вернулись в Россию,
в свою школу, и ребёнок смог провести там только год — настолько всё тяжело сложилось. Поэтому пришлось перевестись в другую, где у ребёнка были замечательные отношения с одноклассниками. Ребята и учителя называли его мужским именем и воспринимали совершенно спокойно.
По сравнению со сменой пола всё остальное кажется нормой.
И главный барьер — взаимодействие
с людьми
С родственниками другая история. Год назад после тяжёлой онкологии
умерла мама моей супруги, с которой у всех у нас были самые тёплые близкие отношения. Ребёнок её очень любил и не хотел при жизни её травмировать.
Он нам сразу сказал, что не будет радикально менять внешность, пока бабушка жива. Я даже не могу себе представить, какой это ужасный внутренний конфликт: любить бабушку, но подсознательно ждать времени, когда ты сможешь освободиться.
Раньше ребёнок часто ходил в католическую церковь. Ходил и с друзьями,
и со своей подругой. Много разговаривал со святым отцом, надеясь, что в этой общине его примут таким, какой он есть. В Москве всего два подобных храма.
И довольно много трансгендеров, постоянно находящихся под давлением общества, ищут спасения и понимания именно в вере. Важно иметь возможность прийти в церковь, когда вы находитесь в затруднительном положении. Католическая церковь в России, очевидно, более восприимчива к людям,
чем РПЦ. Да и нынешний папа гораздо менее консервативен, чем предыдущий. Социальная обстановка внутри приходов тоже другая: у них молодёжный клуб есть, там играют на гитаре, и отношения между священником и паствой совершенно иные. Но, к сожалению, в храме его тоже не смогли полностью принять, и ребёнок тяжело это перенёс.
Пол в жизни и по паспорту
Вопрос о том, как и кем представляться новым людям, стоит перед трансгендерами довольно остро. Я спрашивал ребёнка об этом, и он говорил,
что старается никого не обманывать, насколько это возможно. Иногда собеседник сам из контекста всё понимает, иногда узнаёт со слов других людей. Но во многом степень откровенности зависит от человека, который перед тобой. Не будешь же всем встречным объяснять: «По паспорту я Ира, а по жизни — Вася». Ведь даже не каждый близкий готов воспринять такого личного свойства информацию.
Сперва не всегда можно понять, кто перед тобой: сейчас вокруг появилось много молодых людей с андрогинной внешностью. Но мы постоянно имеем дело с документами и общественными ограничениями. И часто трансгендеры остаются записаны теми, кем давно не являются. Зачем-то даже при регистрации на рейс ты должен указывать пол. Как вообще изменится твоё место в самолёте, если ты не женщина, а мужчина? Почему нет опции «иное»? Почему, даже будучи трансгендером, ты всё равно должен ходить строго в женский или строго в мужской туалет? Просто общество так решило.
Барьеры
Внутри трансгендера происходит постоянный жесточайший конфликт между желаемым гендером и тем, который дан ему природой. Смотришь в зеркало —
и постоянно живёшь в конфликте с самим собой. Из-за этого у нашего ребёнка развилась сильная дисфория — чувство психологического дискомфорта,
с которым сложно существовать. Он всегда был склонен к нервным срывам
и тяжёлым истеричным состояниям, а в последнее время они только обострились. Впрочем, последние четыре года он ответственно подходит
к этому: ходит к психотерапевту, принимает таблетки. Но чем дальше —
тем сложнее. Ведь он живёт в постоянном ожидании того, что всё вот-вот разрешится. Пусть годы ещё молодые, но они идут.
Когда в период полового созревания человек впервые сознаёт внутренний гендерный конфликт, ему кажется, что очень скоро всё образуется и сложится.
Но проходит время, и всё время находятся причины, которые не дают чему-то
в жизни устроиться. Речь идёт не только о медицинских показателях. В мире
в целом и в нашей стране в частности вопрос благополучия трансгендеров всё ещё стоит очень остро. Потому что для большинства людей, которые знают моего ребёнка, трансгендерность — это отклонение. По сравнению со сменой пола всё остальное кажется нормой. И главный барьер — взаимодействие с людьми, теми, кто окружал в прошлой жизни и кто окружает в нынешней.
Первое восприятие человека почему-то всегда происходит через пол.
Когда человек рождается, первым делом смотрят на цвет комбинезончика
и спрашивают, кто родился, мальчик или девочка. Не о том, хорошенький ли, здоров ли, не про цвет глаз или вес. А про его пол.
Терапия
Мы давно обсуждаем возможность операции по мастэктомии. Но ещё несколько лет назад нас буквально трясло при мысли об этом. Сейчас ребёнок не думает
о хирургическом вмешательстве с первичными половыми органами — для внешности основное значение имеют черты лица и грудь. На них же смотрят при смене документов, и здесь гормональной терапии и мастэктомии достаточно.
Гормональную терапию ребёнок уже начал. Гордо выпрямляется, говорит: «Смотри, у меня плечи шире стали». Ну окей, я только улыбаюсь в ответ.
Законодательно смена пола в нашей стране урегулирована очень плохо. Она вроде бы не запрещена, но получить разрешение не так просто. Многое зависит от региона. Например, Санкт-Петербург — город в этом смысле более развитый. Здесь были конкретный врач и его команда, которые работали с трансгендерами. Эти люди наблюдали пациента в течение года, убеждались, что он действительно психологически лицо другого пола. Хотя понятно, что с точки зрения операции
и гормонов процесс во многом обратимый, и многие, как мне рассказывал ребёнок, даже отыгрывают что-то назад.
Именно из-за этого врача и его команды ребёнок переехал
в Петербург. Но потом соратник Милонова (депутат петербургского Законодательного собрания Виталий Милонов. — Прим. ред.) устроил на этого врача травлю,
и вся команда была вынуждена прекратить работу
с трансгендерами, фактически бросив своих пациентов.
Это стало трагедией не только для нашего ребёнка,
но и для многих других трансгендеров. Более того,
мы так и не успели взять у этого врача справку о том,
что противопоказаний для гормональной терапии нет. Поэтому нам пришлось получать её платно, нелегально
и в спешке, за две недели. Теперь врачи боятся. Они идут
на свой личный риск, чтобы трансгендеры могли жить нормальной жизнью, а не были вынуждены из неё уходить.
Пока для меня
это непреодолимый барьер: открыто объявить своему окружению о том,
что мой ребёнок — трансгендер
Ситуация у нас в стране во многих смыслах пошла вразнос. Государство взяло курс на возврат к традиционным ценностям, что только усилило гомофобские враждебные настроения. До 2012 года мы жили без идеологии, а теперь получили в качестве опорной точки противопоставление неких выдуманных регрессивных ориентиров. Всё цепляется одно за другое. И мы, понятно, сейчас твердим ребёнку и его подруге, что надо уезжать. С одной стороны, ты уже страдаешь просто из-за психологического дискомфорта, а с другой — ты ещё должен постоянно бороться с общественным восприятием. Но здесь возникает очевидный вопрос: «Куда ехать, чем я там буду ценен? Здесь я что-то умею,
а там?»
Внуки
Нам, конечно, хотелось бы внуков. Не до паранойи, но тем не менее. В силу разных обстоятельств мы с женой сами не могли иметь так много детей,
как хотелось. Мы не зациклены на продолжении рода, но понятно,
что воспитывать новое поколение всякому в своё время хочется.
Сейчас мы гораздо меньше стали общаться с родственниками. Между собой
это никак не артикулируем, но в основном для того, чтобы избегать ненужных вопросов вроде «Ну, когда же там ваша уже выйдет замуж, когда детишки?».
Нам что, постоянно делать глупое лицо и так же глупо отвечать? Неприятно предавать таким образом своего ребёнка, чью жизнь и выбор мы приняли.
Пока для меня это непреодолимый барьер: открыто объявить своему окружению о том, что мой ребёнок — трансгендер. Кто-то из моих коллег понемногу что-то понял сам, но к полной публичности я не готов. Думаю, у жены то же самое.
Мы невольно сужаем круг общения. Понятно, что некоторые наши общие друзья ко всему отнеслись бы с пониманием, и всё же раскрывать такие вещи
ни я, ни супруга пока не готовы.
С ребёнком мы живём раздельно уже достаточно давно. Мои родители умерли,
и ребёнок поселился в их квартире вместе с подругой. Мы прекрасно общаемся — ходим в кафе и болтаем или просто сидим на лестничной клетке, курим
и разговоры разговариваем. Иногда гуляем в парке, но это реже. Ходим
на художественные выставки, иногда — в кино. Из старого любим «Форреста Гампа» и «Человека дождя». А так самое разное смотрим.
Личный опыт«Когда он был маленькой»: У меня трансгендерный ребёнок
Мама трансгендерного ребёнка об отношениях с сыном
Интервью: Ксюша Петрова
Иллюстрация: Даша Чертанова
О трансгендерности в мире говорят всё больше, хотя какие-то вопросы по-прежнему остаются без внимания — например, мы мало знаем об опыте родителей трансгендерных детей и о том, как они строят отношения со своими повзрослевшими детьми. Нашей героине двадцать три года назад сказали, что у неё будет девочка — но всё сложилось иначе.
ы всегда были положительной, обычной семьёй: я, мой первый и единственный муж и ребёнок. Не ссорились, вместе ездили отдыхать. Ребёнок очень рано начал говорить, к полутора годам уже выдавал сложноподчинённые предложения. Когда он был маленькой
девочкой, он себя идентифицировал с волком из «Ну, погоди!». Его спрашивали, как его зовут, а он отвечал: «Волк!» Всегда любил рисовать. Из игрушек у нас были в основном плюшевые животные, ещё была одна Барби-гимнастка, но она быстро сломалась, потому что у неё были шарниры и в них на пляже попал песок. Игрушками разыгрывала разные истории — знаю, что он теперь пишет рассказы, но мне не даёт читать. Это была такая бодрая девочка — гоняла на велике, дралась.
У нас не было конфликтов, мне всегда казалось, что у нас с ребёнком взаимопонимание. Конечно, были проблемы, связанные с пубертатом: это была такая пацанская девочка, поэтому она больше дружила с мальчиками, трудно входила в коллектив. Мои переживания вряд ли сильно отличались от проблем других родителей подростков: иногда мне не нравился её тон, бардак в комнате, но я молчала и терпела, понимая, что это пройдёт.
Когда все девочки в школе должны были ходить на уроки кулинарии, а мальчики — на программирование, она заявила директору: «Пусть меня считают мальчиком». Поскольку я феминистка, меня это не смущало. Не помню, чтобы мы как-то специально разговаривали о гендерных вопросах, но думаю, что общий настрой в семье, моя реакция и реакция мужа на разные события повлияли на её мировоззрение.
Однажды — ему тогда было шестнадцать лет — мы курили на балконе (я поняла, что странно ему запрещать, пока я сама курю, поэтому мы не скрывались друг от друга), и он сказал мне, что считает себя трансгендерным мальчиком. Я к тому времени уже научилась озвучивать свою растерянность, поэтому ответила: «Окей, что мне нужно сделать по этому поводу?» Он ответил: «Пока ничего». Я пошла изучать вопрос. Сначала у меня было три варианта: я подумала, что либо у него какое-то психическое заболевание, либо это такой всплеск позднего пубертата, чтобы привлечь внимание, либо его заколдовали. Я проверила все три варианта и пришла к выводу, что ничего ужасного с ним не случилось — просто у меня трансгендерный ребёнок.
Он никогда в социуме не представлялся как мальчик — ни в экстернате, ни в университете. Чтобы заявить об этом, нужно много внутренней силы, чтобы выдержать всё, что тебе люди могут предъявить в ответ
Тогда он уже совсем не мог находиться в коллективе и ушёл из обычной школы в экстернат. Не знаю, почему ему в том классе было так плохо — может быть, из-за гендерной дисфории. Когда он пришёл в экстернат, он был таким фриком: новые одноклассники не знали ничего о его истории и там не нужно было ни с кем близко контактировать. В обычной школе все его воспринимали как девочку, девочку со странностями — наверное, это было тяжело.
У меня вся жизнь разделилась на «до» и «после», поэтому когда речь идёт о времени «до», я говорю «она», когда о «после» — «он». Из-за этого я попадаю в глупые ситуации — вроде следишь за языком, но иногда всё равно проговариваешься. Недавно я так проболталась в парикмахерской — я там всегда говорила, что у меня сын, а тут рядом заплетали волосы маленькой девочке, и я сказала: «Ой, я тоже своему плела косички».
Он никогда в социуме не представлялся как мальчик — ни в экстернате, ни в университете. Чтобы заявить об этом, нужно много внутренней силы, чтобы выдержать всё, что тебе люди могут предъявить в ответ. Поэтому и я мало кому рассказываю о нём — у меня на работе знают несколько человек, только те, в ком я уверена. Мои родители в курсе, а бабушка и дедушка со стороны мужа не знают, мы решили им не говорить. Получается смешно: с момента каминг-аута прошло семь лет, он уже взрослый, у него есть работа, личная жизнь, он живёт отдельно и, видимо, из-за этой новой уверенности иногда проговаривается на семейных праздниках, говоря о себе в мужском роде. Я тоже, потому что уже давно привыкла так к нему обращаться. Но это почему-то не замечают, воспринимают как случайные оговорки, не задают никаких вопросов.
Думаю, что те бабушка и дедушка, которые не знают о его трансгендерности, просто не представляют, что такое бывает. Они считают, что я со странностями, поэтому не удивляются, что и ребёнок такой же: коротко острижен, ходит в бесформенной одежде. Моим родителям я рассказала обо всём просто, за чашкой чая — правда, пришлось сначала немного поговорить о трансгендерности в принципе. К этому времени у меня уже была гипотеза о том, почему с ним это произошло — у науки есть кое-какие предположения на этот счёт. Одно из возможных объяснений происхождения трансгендерности — последствия стресса, который испытывает мать во время беременности. Большой выброс адреналина и кортизола, который происходит примерно на десятой-двенадцатой неделе беременности, когда закладываются основные центры в коре головного мозга, может повлиять на развитие плода. На меня как раз во время беременности было совершено нападение, думаю, что дело в этом. У меня никогда не было мыслей вроде «Кто виноват, что делать?» и «Неужели это мы плохо его растили?». Но от людей я боюсь именно такой реакции — что меня начнут обвинять в том, что я неправильно воспитала ребёнка. Всё-таки желание быть «хорошей матерью» сидит где-то глубоко внутри меня, поэтому непроверенным людям я о нём не рассказываю.
Я знаю других родителей «нестандартных» детей: меня с ними знакомят специально, потому что в сообществе я выступаю положительным примером мамы, которая спокойно отнеслась к этой ситуации — это именно ситуация, а не проблема
Мои мама и папа сначала поволновались, а теперь спокойно к этому относятся, они в переписке называют его в мужском роде и тем именем, которое он выбрал. Он и фамилию сменил, потому что выбранное им французское имя не подходило к моей фамилии, хотя она гендерно нейтральная. Забавно, что мне от этого совсем не грустно — наверное, потому что я сама в интернете и в каких-то личных делах представляюсь не так, как записано в паспорте. Мне даже не грустно от того, что у меня вряд ли будут биологические внуки. Правда, может быть, это только сейчас так, пока ему двадцать три, а потом моё отношение сто раз поменяется.
Все нынешние переживания — мелочи по сравнению с тем, что было в подростковом возрасте. Было очень тяжело: он резал руки, у него была аутоагрессия. Я постоянно боялась, что он выйдет в окно или вскроет вены в наше отсутствие. По сравнению с этим всё остальное не имеет значения. Мне очень хочется, чтобы он был счастливым человеком, смеялся, ходил в кино, чтобы у него были друзья, чтобы он полностью себя обеспечивал, потому что для него это будет правильно — он будет себя чувствовать увереннее, сильнее. Это сейчас занимает меня больше всего. Может быть, когда всё устаканится, мне захочется чего-то другого, но пока так.
Мой муж гораздо больше переживал — за возможную реакцию окружающих, за эмоциональное состояние ребёнка. Я оптимистичнее настроена, наверное. Конечно, кое-что ему пришлось объяснять, но у нас не было конфликтов на эту тему. Мы с сыном продолжаем много общаться: где-то раз в неделю он к нам приезжает, переписываемся практически каждый день. Я знакома с его друзьями, с его партнёром — это тоже трансгендерный мальчик, довольно стеснительный, они у нас вместе жили месяцев девять вместе, пока не съехали. Сын сказал: «Мама, твоя обязательная тарелка супа расхолаживает». Теперь они живут вдвоём, вторую кошку недавно завели — ни разу не была у них в гостях, но в отпуск планирую поехать, потискать кошек.
Среди друзей сына много трансгендеров, которые находятся на разных стадиях перехода: те, кто начал гормональную терапию, и те, кто уже сделал какие-то операции. Мой ребёнок ещё только приходит к необходимости гормональной терапии, пока принимать ничего не начал. Насчёт дальнейших планов я не знаю — наверное, он будет делать операции, но сколько и какие, пока непонятно. С медицинской точки зрения я с ним обсуждаю только то, что касается безопасности: я знаю, что многие трансгендеры по советам друзей или из интернета начинают самостоятельно принимать гормоны, достают препараты через знакомых. Поэтому единственное, о чём я его попросила, даже потребовала, — чтобы он прошёл обследование у врача, нашёл квалифицированного эндокринолога, который сможет его проконсультировать.
Думаю, что об этом стоит знать родителям любого ребёнка, не только трансгендера: самое главное — чтобы ребёнок был счастлив, а каким именно он будет, уже не нам решать
Университет он не окончил, но сейчас продолжает учиться сам: делает переводы, рисует и занимается веб-дизайном. За его карьеру я не волнуюсь: он сам выбрал такую сферу, где всем всё равно, кто сидит по другую сторону монитора. Думаю, что многие люди, с которыми он общается в Сети, не знают его историю.
Я знаю других родителей «нестандартных» детей: меня с ними знакомят специально, потому что в сообществе я выступаю положительным примером мамы, которая спокойно отнеслась к этой ситуации — это именно ситуация, а не проблема. Родители боятся, как отреагирует общество, что скажут люди, а я рассказываю, что всё не так страшно, как им представляется. Мой ребёнок провёл подготовительную работу: до каминг-аута подсовывал мне разные статьи о трансгендерности, подготавливал почву. Когда я читала об этом и ещё не знала, что это относится ко мне и моей семье, у меня тоже не было негатива — я думала: «Ой, ну надо же, как бывает», — а не говорила, что «они все психически нездоровы» или «дело в воспитании». Наверное, поэтому мой сын и решился мне открыться — убедился, что я адекватно реагирую на эти статьи. Он мне рассказывал о разных ситуациях с его друзьями: у некоторых родители сначала были в ужасе, а потом постепенно принимали ситуацию, есть те, кто реагирует спокойно, у других доходит до полного разрыва отношений.
Думаю, что об этом стоит знать родителям любого ребёнка, не только трансгендера: самое главное — чтобы ребёнок был счастлив, а каким именно он будет, уже не нам решать. С детьми разрывают отношения не только из-за трансгендерности или из-за ориентации, но и из-за отказа выйти замуж за человека, которого одобрили родители, из-за того что он выбрал не тот путь обучения, не ту профессию. Классическая история: люди пытаются реализовать в детях то, чего не достигли сами. Думаю, всем стоить помнить об этом и регулярно напоминать себе, что главное — счастье ребёнка. Я, как мама, учила его, что можно всё, независимо от того, мальчик ты или девочка. Что мужчины имеют право на чувства. Наверное, это два самых главных принципа, на которых я его воспитывала.
Я точно знаю, что сама бы не хотела быть мужчиной. Но как матери мне повезло: ребёнок один, а опыт воспитания и девочки, и мальчика. Хотя тут ещё непонятно, кто кого воспитывает: мне иногда кажется, что ребёнок может рассказать нам гораздо больше, чем мы ему. Я ему рассказываю о своих проблемах, а он меня утешает, даёт советы. Иногда мне кажется, что он взрослее нас. Не знаю, связано ли это с трансгендерностью, или он просто сам по себе такой. Вообще я им очень довольна — мне кажется, он хороший человек.