weird сообщество что это
30 фотофактов из сообщества Weird History, которые изменят ваш взгляд на историю
История — это совокупность многих факторов, но скука точно не входит в их число. Нам нравится думать о себе лучше, чем о тех, кто был до нас. Но когда вы посмотрите в прошлое, то поймете, что тогда всё было чертовски круто.
Спортсмены делятся сигаретой. Тур де Франс, 1920 г.
Когда жена попросила Уинстона Черчилля сесть на диету, он специально купил весы, которые занижали показания
Древние Египтяне ловили преступников с помощью дрессированных бабуинов
Бывший Государственный секретарь США Колин Пауэлл делал селфи за 60 лет до того, как они вошли в моду
В 19 веке женщин предостерегали от езды на велосипеде, пугая тем, что у них будет «велосипедное лицо» — глаза навыкате и выступающий вперед подбородок
Бомба-унитаз на Skyraider A‑1, 1965 год
Остракон — обломок керамики, на котором в Древней Греции писали имена людей, подлежащих изгнанию. Отсюда понятие «подвергнуть остракизму»
Большая лестница в самом старом дворце Европы. Этому месту 4 000 лет. Кносский дворец, минойская эпоха
В том месте, где убили Юлия Цезаря, теперь убежище для кошек
До 20 века мальчиков в детстве одевали в розовое, а девочек — в голубое
Собачья кличка Фидо происходит от латинского слова «fidus», означающего «верность»
Мечелом (шпаголоматель), парирующий кинжал — при фехтовании использовался для блокировки меча (рапиры) противника. Западная Европа, 15–17 вв.
Ханна Стилли, родилась в 1746 году, снимок 1840 года. Возможно, первая дама в мире, получившая портрет на пленке
Одна из первых женщин-пилотов истребителей — турчанка Сабиха Гёкчен, 1937 г.
Географ и путешественник Александр фон Гумбольдт выучил язык, который исчез за 40 лет до этого, благодаря попугаю, помнившему несколько слов
Книжный ранец из средневековой Италии. Выглядит как рюкзак ребенка, фанатеющего от хеви-метала
В колледже Селвин в Кембридже запрещены собаки, и бассет-хаунд сотрудника колледжа проходит как «очень большая кошка»
Во время Великого лондонского смога 1952 года незрячие люди помогали зрячим добраться до дома
Во время причастия, давая облатку, католические священники произносят слова «Hoc est corpus» (сие есть тело), отсюда «фокус-покус»
Утро после отмены сухого закона в США, 1933 год
Телефонная башня в Стокгольме, 5000 линий, 1890 год
Хейзел Ин Ли — первая американка-пилот китайского происхождения, летала в составе Women Air Force Pilots (WASP) во время Второй мировой войны
Парень, который изобрел садовых гномов, сделал это в надежде, что к нему на чай придут настоящие гномы
Древнеримские детские ботиночки из кожи
Шлем и забрало воина элитной древнеримской кавалерии
Одна из самых ранних фотографий в истории — баррикады на улицах Парижа во время французской революции 1848 года
В 2010 году Иран запретил стрижку «маллет»
Такие лезвия в Индии прикрепляли к бивням военных слонов во время сражения
Система бронирования билетов в докомпьютерную эпоху, 1945 год
А вы знали, что у нас есть Instagram и Telegram?
Подписывайтесь, если вы ценитель красивых фото и интересных историй!
Рубрика Явление
СТАТЬЯ «Не странен кто ж»: феномен weird fiction
Оксфордский толковый словарь объясняет слово weird как «подразумевающее нечто потустороннее, внеземное» или (в разговорной речи) как «странное, необъяснимое». Чем не исчерпывающая характеристика направления? И тем не менее, может показаться, что weird fiction – это, извините за каламбур, странное и не вполне конкретное определение. Возможно, именно поэтому у него пока нет устоявшегося русскоязычного аналога (хотя некоторые исследователи уже предлагают говорить о «странной литературе»). Во-первых, характеристика «странный» может подойти к такому количеству произведений, что будет очень трудно, если вообще возможно, выделить их типологические черты. Во-вторых, многие произведения, которые относят к weird fiction, авторам и издателям проще охарактеризовать как фантастику или хоррор – и обычно это правда, но только отчасти.
Слово weird превратилось в конкретную характеристику литературного произведения в начале ХХ века, когда рассказы о потусторонних силах, безумных научных открытиях и жестоких преступлениях становились все более и более популярными среди читателей. Разумеется, почва для этого была подготовлена еще в XIX веке – и не только в творчестве знаменитых своими «ужасами» Мэри Шелли или Брэма Стокера, но и авторов вроде Оноре де Бальзака («Шагреневая кожа») или Виктора Гюго («Человек, который смеется»). Особенно сильно на weird fiction повлиял Эдгар По, поскольку, как будет показано ниже, в его произведениях сочетаются все ключевые элементы weird.
В 1920-30е гг. выходило множество антологий «странных» рассказов, главная из которых так и называлась – Weird Tales – и выходила аж с 1923 по 1954 год. Главными же авторами направления считаются Говард Лавкрафт ( подробнее о нем вы можете прочитать в этом номере «Эстезиса»), Кларк Эштон Смит, Уильям Хоуп Ходжсон, лорд Дансени. Примечательно, что именно влияние Лавкрафта, не добившегося признания и славы при жизни, сейчас отмечается в целом ряде художественных произведений, которые описывают как «лавкрафтианские».
Слово weird превратилось в конкретную характеристику литературного произведения в начале ХХ века, когда рассказы о потусторонних силах, безумных научных открытиях и жестоких преступлениях становились все более и более популярными среди читателей.
Если вы видите это прилагательное в отзыве на любое современное произведение – будьте уверены, перед вами weird fiction.
Типичные особенности weird fiction
Чем же жанр «странных» историй принципиально отличается от более привычных нам sci-fi, хоррора или фэнтези? Самый простой способ описать weird fiction – это рассматривать его как смесь этих направлений, в которой трудно вычленить главенствующее начало. Авторы weird fiction не стесняются смешивать все направления, которые так или иначе бросают вызов литературному реализму.
Во-первых, weird – это не просто странное, но пугающе странное (что объясняет близость weird fiction и хоррор-литературы).
Обложка журнала “WeirdTales” за 1929 год.
Лавкрафт в эссе, посвященном «странным историям», указал именно на это их качество – вызывать у читателя страх путем нарушения базовых, всем знакомых законов природы и не предлагать никаких объяснений.
По мнению Лавкрафта, автор «странных историй» должен стремиться преодолевать ограничения, налагаемые на человека временем, пространством и природой, что само собой будет провоцировать ужас: «Ужас и неизвестное (или странное) всегда тесно связаны, поэтому трудно убедительно изобразить нарушение законов природы, или космическую чужесть, или потустороннесть, не сделав акцент на страхе».*
Другое отличительное качество «странной» литературы – атмосфера. Необъяснимое – чуть ли не самая важная часть эстетики weird fiction.
В том же эссе Лавкрафт указывает на то, что атмосфера в «странных историях» главнее действия, и настаивает, что тонкие намеки на «странную реальность нереального» гораздо лучше перечисления невероятных событий.
Наконец, weird fiction нередко характеризует дискомфортное (на грани отвратительного) содержание. Это, несомненно, тоже влияние хоррор-литературы, но с одним отличием: сильной социальной подоплекой. Если цель хоррора – напугать, цель weird fiction – вызвать сложную реакцию, заставить задуматься о границах допустимого и причинах, по которым мы эти границы можем нарушать.
В «странных» историях эффект ужасного достигается именно за счет того, что у читателя (особенно не привыкшего к работе воображения) возникает когнитивный диссонанс от невозможности измерить происходящее привычной меркой.
Так, у одного из самых ярких адептов weird Джеймса Балларда герои то пытаются слиться в экстазе с автомобилями и таким образом преодолеть телесность и одиночество («Автокатастрофа»), то массово сходят с ума и начинают убивать соседей по элитному небоскребу («Высотка») и т. д. и т. п. По меркам обычной человеческой реальности все эти персонажи явно ненормальны, а по меркам странной, тревожной баллардовской реальности – вполне адекватны.
Подытожим: weird fiction сочетает элементы хоррора, фэнтези и научной фантастики, имеет мрачную, гнетущую атмосферу и активно интересуется всем, что в приличном обществе считается отвратительным и недопустимым. Поскольку по меркам литературы это все равно достаточно общо, в поле зрения weird, разумеется, попадают не тольно указанные выше писатели, но и авторы детективов, сюрреалистической литературы, литературы магического реализма.
Леонора Каррингтон. Автопортрет (1937-38). Каррингтон – художница и писательница, чье творчество часто ассоциируют с weird.
Желающим в этом убедиться рекомендуем ознакомиться с исключительно длинным списком писателей здесь – возможно, многие фамилии в этом списке вас удивят.
New Weird и новые странности
New Weird как направление ведет отсчет с середины девяностых годов ХХ века. Оно сформировалось во многом в ответ на критику массово популярных произведений в жанрах научной фантастики, фэнтези и хоррора – в частности, публика стала воспринимать их как ограниченные, замкнутые художественные системы с достаточно стандартным набором клише. Поэтому в New Weird вы вряд ли встретите вампиров, оборотней или зомби – как насчет людей с головами жуков у Чайны Мьевиля? Или людей, живущих среди жуков, у Джеффа Вандермеера?
Упомянутый выше Джефф Вандермеер* предлагает определять New Weird так: «урбанистическая литература, которая ниспровергает романтизированные идеи пространства из традиционного фэнтези – главным образом за счет выбора реалистичных, сложных моделей из реального мира как точку отсчета для создания места действия (в котором могут сочетаться элементы научной фантастики и фэнтези)».
Он же указывает на желание авторов New Weird максимально дистанцироваться от исхоженных фэнтезийных и фантастических тропов и изобретать свои страшные странности.
Правда, некоторые критики жалуются, что термин New Weird скорее запутывает читателя, чем вносит ясность в сложные отношения современных sci-fi и фэнтези. Поэтому с уверенностью можно утверждать, пожалуй, только одно – если речь идет о New Weird, то мы говорим о периоде с конца 1990х и по настоящее время. Нетрудно заметить, что weirdness уже распространилась и на телевидение, и на кинематограф – так, черты направления находили и в первом сезоне «Настоящего детектива» (из-за сильных лавкрафтовских влияний), а готовящийся к премьере фильм Гильермо дель Торо «Форма воды» критики однозначно характеризуют как New Weird.
Похожие веяния отмечаются и в видеоиграх – в частности, в сериях «Dishonored», где альтернативная реальность с элементами стимпанка сосуществует с фэнтези, научной фантастикой и достаточно прямолинейной детективной антиутопией, и «Elder Scrolls». Например, в игре 2002 года «Elder Scrolls III: Morrowind», несмотря на откровенную фэнтезийность, крайне «странное» место действия – с грибоподобными жилищами и возможностью путешествовать на огромной блохе.
Кадр из игры «Elder Scrolls III: Morrowind» (2002)
Поэтому в New Weird вы вряд ли встретите вампиров, оборотней или зомби – как насчет людей с головами жуков у Чайны Мьевиля?
Королем современного New Weird по праву можно назвать Чайну Мьевиля (о его романе «Город и город» мы писали в июньском номере ). Мьевиль не стесняется наводнять свои миры самыми странными и малосочетаемыми героями в трудно поддающихся описанию обстоятельствах – и тем не менее, ему удается говорить при этом на совершенно современные и понятные каждому темы.
Weird fiction – несомненно, литература «не для всех». Не каждый читатель готов к загадкам без разгадок, тягостной атмосфере, отвратительным фантастическим существам и зачастую не менее отвратительным людям. С другой стороны, у потустороннего и ужасного никогда не было дефицита поклонников, а бороться против убеждения, что литература не может изобрести ничего нового, всегда хорошо. Поэтому если вы еще сомневаетесь, что готовы к экстремальному количеству странного и потустороннего – начните с классиков вроде По, затем попробуйте Лавкрафта. а там, возможно, прекрасное и ужасное болото weird засосет вас окончательно. ■
Нашли ошибку в тексте? Выделите ее, и нажмите CTRL+ENTER
Глупеет ли человечество?
Цивилизация радикально изменила среду обитания человека и существенно ослабила естественный отбор. Как это скажется на свойствах человека, в частности, на его интеллекте? Не приведет ли к печальным последствиям в будущем? А может, уже привело? Этот тревожный вопрос широко обсуждается в специальной и популярной литературе. «ТрВ-Наука» присоединяется к обсуждению: публикуем статью Александра Маркова, который уже неоднократно говорил на эту тему в своих лекциях. Надеемся продолжить дискуссию в следующих выпусках «ТрВ-Наука».
Изучение эволюции интеллекта — крайне сложная исследовательская задача с множеством подводных камней. Трудности начинаются уже в самом начале, при попытке определить предмет исследования. Существует ли «интеллект вообще»? Может быть, следует говорить о множестве разных, не связанных друг с другом способностей с совершенно разным генетическим и культурным базисом? Кто-то, например, отлично справляется с математическими задачами, но абсолютно беспомощен в социальных взаимодействиях. Кто-то хорошо ориентируется на местности, но не может выучить стихотворение.
По-видимому, говорить об «интеллекте вообще» все-таки можно. Приведенные примеры «однобоких» способностей — скорее исключение. В больших выборках испытуемых результаты разных когнитивных тестов, как правило, положительно коррелируют друг с другом. То есть люди, хорошо справляющиеся с одними типами задач, в среднем хорошо справляются и с другими. Это позволяет говорить об общем интеллекте, который еще называют фактором g (от слов general intelligence или general cognitive ability) и который, как считается, лежит в основе вышеупомянутой положительной корреляции. Фактор g можно оценить количественно по результатам, показанным разнообразными испытуемыми в разнообразных наборах тестов. Обычно он способен объяснить значительную часть (порядка 40%) общей вариабельности этих результатов. Ну а главное — мы можем взять один хороший тест (например, стандартный тест на IQ), и у нас будут веские основания надеяться, что его результаты с приемлемой точностью будут отражать искомый «интеллект», или «общие когнитивные способности» [1].
Как и другие фенотипические признаки, интеллект определяется отчасти генами, отчасти средой (в самом широком смысле). Если мы говорим о людях, то «среда» — это прежде всего культура, опять-таки в самом широком смысле (всё, что так или иначе определяется накопленным опытом и знаниями предшествующих поколений). Без культуры мы не люди, без получения огромного объема информации от других людей (в том числе через промежуточные носители вроде книг или веб-страничек) никакого интеллекта у нас не будет [2]. Впрочем, без нормально работающего мозга интеллекта тоже, конечно, не будет. А для нормального развития и работы мозга нам необходимы гены, отшлифованные миллионами лет естественного отбора. Мозг, кстати, самый «геноёмкий» из наших органов: не менее трети генов нашего генома (а всего их там порядка 20 000) преимущественно экспрессируются (то есть работают) в мозге.
Логично предположить, что аллельные варианты многих из этих генов влияют на когнитивные способности. Это действительно так, согласно современным генетическим исследованиям. Показано, что интеллект имеет высокую наследуемость. Это значит, что значительная часть изменчивости по интеллекту (где-то порядка 10–20% у маленьких детей и 40–60% у взрослых) объясняется генетическими различиями между людьми. Почему гены сильнее влияют на интеллект взрослых, чем детей — отдельная интересная тема (возможно, потому, что маленькие дети имеют меньше возможностей активно выбирать себе соответствующую их врожденным задаткам культурную среду, окружение и образ жизни, а с возрастом, например, чуть более умные от рождения люди начинают читать более умные книжки или выбирать более умных товарищей, становясь от этого еще умнее). Нам сейчас важно то, что у современных людей гены сильно влияют на интеллект, а значит, этот признак может эволюционировать. Здесь нужно оговориться, что все поведенческие и психологические признаки человека, включая интеллект, могут эволюционировать двумя способами: генетически и культурно. При этом культурная эволюция сильно влияет на направленность генетической, а та, в свою очередь, с некоторой задержкой может оказывать обратное влияние на культурную. Мы сейчас говорим о генетической эволюции, но нельзя забывать, что в случае человека полностью отделить ее от культурной не просто сложно, а практически невозможно.
При этом у ученых есть основания полагать, что генетическая эволюция интеллекта у современных людей (по крайней мере в наиболее изученных обществах, обозначаемых аббревиатурой WEIRD: западные, образованные, индустриальные, богатые, демократические) направлена совсем не в ту сторону, в какую хотелось бы. Эта направленность, конечно, задается культурой. Люди, возможно, постепенно глупеют на генетическом уровне. В это может быть трудно поверить, потому что фенотипически мы скорее умнеем. На это указывает, в частности, так называемый эффект Флинна (который, правда, в некоторых странах уже сходит на нет и даже поворачивает вспять), а также непрекращающийся рост уровня образования. Но вот генетический базис интеллекта у нас, по-видимому, потихоньку портится. В пользу этого свидетельствуют следующие факты и соображения.
Эффект Флинна
Эффект заключается в росте среднего IQ в нескольких западных странах (там, где проводились измерения) в течение десятилетий, примерно с 1930-х по 2000-е. В районе 2000-x годов рост прекратился, а кое-где перешел в спад (обратный эффект Флинна). Эффект, скорее всего, не имеет отношения к генетике — он слишком быстрый. Предполагается, что он имеет культурное происхождение, прежде всего это результат натаскивания на тесты, как на сам IQ, так и на экзаменационные, типа ЕГЭ. Для объяснения привлекают также улучшение условий жизни (хорошее питание благотворно влияет на мозг). Причины обратного эффекта Флинна могут быть самыми разными: эффект натаскивания исчерпался, образование просело, культурный фон деградировал и т. п. Опять же его временной масштаб слишком короток для генетических изменений.
1. По данным палеоантропологов, средний объем мозга людей перестал расти и даже начал уменьшаться примерно 20–30 тыс. лет назад. В течение двух последних миллионов лет объем мозга у наших предков увеличился втрое. Это неслыханная по эволюционным меркам скорость роста мозга. Учитывая, что большой мозг — крайне дорогое удовольствие (потребляет много калорий, затрудняет роды, вынуждает рожать детей недоразвитыми и беспомощными, что резко увеличивает нагрузку на родителей и общую «цену» репродукции), столь быстрый его рост говорит о сильнейшем отборе в пользу мозговитых особей или групп, в которых были такие особи. Иными словами, наши предки с мозгом побольше оставляли существенно больше потомков, чем их конкуренты с мозгом поменьше. Зачем нашим предкам был нужен большой мозг, какие преимущества он давал? Скорее всего, эти преимущества были связаны в первую очередь с улучшением когнитивных способностей. Какие именно когнитивные способности вдруг оказались столь востребованными и почему именно у наших предков — это отдельный интереснейший вопрос, выходящий за рамки данной заметки (мои соображения на сей счет изложены в статье [3]).
Иероним Босх. Корабль дураков. 1495–1500 годы
Если после двух миллионов лет упорного роста мозг вдруг начал уменьшаться, это наводит на мысль, что мы, может быть, перестали умнеть и даже начали понемногу глупеть. Слабое место этого рассуждения в том, что мозг в принципе может уменьшаться и без потери когнитивных функций — например, за счет какой-нибудь хитрой реорганизации и оптимизации. У современных людей есть положительная корреляция между объемом мозга и умом, но она довольно слабая. Есть немало и умников с маленьким мозгом, и наоборот.
2. Ослабление отбора против мутаций, нарушающих когнитивные функции. Мутации возникают постоянно: по последним (весьма надежным) оценкам у каждого новорожденного в геноме в среднем около 70 новых мутаций, которых не было у папы и мамы. Если допустить, что эти мутации распределены по геному совершенно случайно, то можно ожидать, что примерно 2–5 из них затрагивают области генома, нормальная работа которых важна для развития и функционирования мозга. Расчет такой: функционально важные последовательности составляют примерно 10–15% генома, остальное — в первом приближении мусор; примерно треть функциональных последовательностей важны для мозга. Как уже говорилось, мозг — очень «геноёмкий» орган, а значит, он крайне чувствителен к мутационным повреждениям. Мутации, которые что-то портят, возникают намного чаще, чем те, что улучшают. Просто потому, что существует гораздо больше способов испортить отлаженную сложную систему, чем улучшить ее; это иногда называют «принципом Анны Карениной», ведь, действительно, «все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему».
Обычно вредные мутации отбраковываются отбором: их носители оставляют меньше жизнеспособных потомков. Но у людей в последние 100–200 лет отбор против мутаций, нарушающих работу тех или иных систем организма (иммунной, нервной и др.), судя по всему, резко ослабел. Благодаря развитию медицины и другим культурным достижениям ранняя смертность сильно снизилась в большинстве обществ, а в странах WEIRD она и вовсе приблизилась к нулю. К тому же общества стали крайне тщательно заботиться о лицах с ограниченными возможностями, да и вообще обо всех подряд. Всё это как минимум выравнивает шансы на выживание и размножение для людей с «хорошими» и «плохими» генотипами, в том числе для людей, различающихся по аллелям, влияющим на когнитивные функции. Ну а если отбор против таких аллелей ослабел, то их частота в генофонде будет неизбежно расти. Ведь мы помним, что новые «плохие» мутации возникают постоянно, и если их не выбраковывать, они будут копиться. В результате человечество будет понемногу «генетически глупеть». До поры до времени культурная эволюция, более быстрая и мощная, чем генетическая, сможет это компенсировать — например, путем повышения качества и доступности образования. А что потом? По оценке крупнейшего специалиста в этой области А. С. Кондрашова, проблема генетической деградации человечества из-за накопления генетического груза (а речь тут, кстати, не только об умственном и душевном, но и о физическом здоровье) может начать наглядно проявляться спустя десяток-другой поколений. И тогда уже, возможно, будет поздно что-либо предпринимать [5]. Тут можно пофантазировать о коллапсе цивилизации и возврате к дикости и варварству. Впрочем, после этого положительный отбор на интеллект, наверное, должен снова заработать.
Слабых мест у этих рассуждений немало. Например, вышеупомянутые 70 мутаций — это, скорее всего, изрядно подчищенная выборка, из которой самые плохие мутации уже удалены. Ведь пренатальную смертность пока никто не отменял, и эмбрионы с «плохими» генами продолжают погибать во множестве. Если общество начнет так же тщательно заботиться о них, как об уже родившихся, мутационную деградацию человечества можно сильно ускорить. Но пока мы можем надеяться, что из 70 новых мутаций, имеющихся у каждого новорожденного, реально вредят мозгу очень немногие (уж точно не пять и даже не две). Можно привести и некоторые другие возражения (им посвящен специальный раздел в заключительной части моего двухтомника «Эволюция человека» [6]). Скорее всего, от накопления генетического груза мы не вымрем как вид, но потерять многие привычные нам блага вполне можем.
3. Отбор против «генов интеллекта». Помимо пассивного накопления «плохих» аллелей из-за слабости очищающего отбора, интеллектуальному статусу человечества, возможно, угрожает и более серьезная эволюционная сила: самый настоящий отбор в пользу этих аллелей, отбор на поглупение. Генетические исследования, в том числе основанные на таких мощных современных методах, как полногеномный поиск ассоциаций (GWAS, genome-wide association studies), показали, что на интеллект влияет множество генов. При этом влияние каждого гена по отдельности очень мало, но все вместе они вносят весомый вклад в наблюдаемую изменчивость по когнитивным способностям. Всё это, конечно, тоже опосредуется культурой, и то, что верно для WEIRD-обществ, не обязательно верно для «традиционных» народов из условных джунглей. Но в странах WEIRD наследуемость интеллекта высокая, и уже найдены многие десятки конкретных генов, вариации в которых влияют на интересующий нас признак. Называть эти гены «генами интеллекта» ученые вообще-то не рекомендуют. На то есть множество причин, среди которых и крайняя слабость эффектов индивидуальных генов, и наличие у них кучи других эффектов помимо влияния на интеллект, и сильная зависимость генетических эффектов от культурной среды, а главное, опасность быть не так понятыми широкой публикой и получить клеймо людей, оправдывающих (якобы) социальное неравенство. Но мы все-таки будем для краткости и со всеми оговорками называть их «генами интеллекта». Так вот, исследования показали, что в странах WEIRD (по другим странам данных гораздо меньше) многие «гены интеллекта» по совместительству являются также «генами образования» и даже «генами богатства». Среди них, как можно было ожидать, повышена доля генов, участвующих в развитии и работе мозга.
Таким образом, эти три признака (интеллект, образование и доход) не только коррелируют друг с другом (что для стран WEIRD хорошо известно), но и определяются во многом одними и теми же генами. Кроме того, многие аллели, положительно влияющие на эти признаки, коррелируют также с хорошим здоровьем и высокой продолжительностью жизни. Логика здесь в том, что человек, измученный болезнями, с меньшей вероятностью сможет полноценно развить свой интеллект, получить хорошее образование и добиться финансового процветания, даже если его болезни — не мозговые (см. рисунок ниже).
Предполагаемая структура причинно-следственных связей между генами и средой с одной стороны и интеллектом, образованием и доходом — с другой. Рисунок отражает идею о том, что гены, разумеется, не могут напрямую влиять на такие «дистальные» признаки, как уровень образования и дохода. Однако они вполне могут это делать (и делают) через ряд промежуточных этапов, на каждом из которых генетические эффекты «разбавляются» очередной порцией эффектов среды. Рисунок из [9]
Логично предположить, что многие из генетических вариантов, ассоциированных с ослабленным интеллектом, низким уровнем образования и бедностью — это как раз и есть те самые «плохие» мутации, которые нарушают работу нервной и других систем организма и которые раньше отбор выбраковывал, а теперь перестал.
Самое печальное, что они, по-видимому, не только вышли из-под действия отрицательного отбора, но и попали под действие отбора положительного. Похоже на то, что «хорошие» аллели, повышающие вероятность того, что человек вырастет умным, получит хорошее образование и будет экономически успешным, потихоньку выбраковываются из генофонда и вытесняются конкурирующими «плохими» аллелями.
То, что в развитых странах начиная примерно с середины XIX века более умные, образованные и успешные (экономически и социально) люди оставляют в среднем меньше потомков, чем их менее успешные сограждане, известно давно. То есть налицо отрицательный отбор по этим фенотипическим признакам (то, что многочисленное потомство малоуспешных людей получает менее качественную родительскую заботу, перестало иметь эволюционное значение примерно тогда же, и тоже в связи с радикальным снижением смертности, гуманизмом и прочими культурными достижениями). Крупные ученые, среди которых был и один из создателей синтетической теории эволюции (а заодно и математической статистики) Рональд Фишер, давно высказывали соответствующие опасения. Но лишь недавно генетические исследования, основанные на анализе геномов десятков и сотен тысяч людей с известным фенотипом и жизненной историей, убедительно показали, что отбор работает непосредственно против генов интеллекта, образования и богатства. Как выяснилось, для того, чтобы иметь пониженные шансы на успешное размножение (т. е. ожидаемое число детей ниже среднего), вам даже не надо быть умным, образованным или богатым, а достаточно лишь иметь к этому генетическую предрасположенность. Например, масштабное исследование, проведенное в Исландии, показало, что люди с большим числом аллелей, повышающих вероятность получения хорошего образования, оставляют в среднем меньше детей, даже если не получают хорошего образования [7].
Как это может работать? Например, так: люди с хорошими когнитивными способностями чаще задумываются о будущем и планируют карьеру. Поэтому они, с одной стороны, с большей вероятностью поступят в приличный колледж, а с другой — отложат рождение детей «на потом», чтобы сначала найти хорошую работу, купить дом и т.д. А надо сказать, что в тот момент, когда в человеческой голове зарождается мысль, что не надо заводить детей в 18 лет, а лучше сначала чего-то добиться в жизни, — в этот самый миг дарвиновская приспособленность (репродуктивный успех) этого человека с громким треском обрушивается. Особенно если всё происходит в эпоху всеобщей доступности средств планирования семьи (это, кстати, пример того, как культурная эволюция влияет на генетическую). Плодовитый период нашей жизни недолог, и ожидаемое число детей связано с возрастом рождения первого ребенка очень жесткой обратной зависимостью.
Исландские ученые также показали, что частота встречаемости «генов образования» в исландском генофонде реально снижается, и что если всё и дальше так пойдет, то средний IQ популяции будет падать примерно на три балла в столетие (конечно, без учета таких культурных явлений, как эффект Флинна, обратный эффект Флинна и т.д.) Похожие результаты были получены на выборках жителей США [8] и Соединенного королевства [9].
Насколько всё это серьезно и пора ли уже паниковать? Точного ответа нет, но, скорее всего, до воплощения в жизнь фильма «Идиократия» у нас еще есть в запасе сколько-то поколений. Чтобы этого не произошло, надо (как минимум) всерьез изучать всё то, о чем здесь говорилось, а не прятать голову в песок и тем более не клеймить ученых, осмеливающихся браться за такие взрывоопасные темы.
Идиократия (2006)
Замечу напоследок, что «глобальное поглупение» и даже коллапс цивилизации, в принципе, могут произойти и за счет одной лишь культурной эволюции, без помощи эволюции генетической. Культурная эволюция уже давно (может быть, примерно с того времени, когда у наших предков перестал расти мозг) влияет на нашу жизнь куда быстрее и радикальнее, чем генетическая. Но это уже другая история.
Литература
1. Plomin R., Deary I. J. Genetics and intelligence differences: five special findings, 2015.
2. Henrich J. The Secret of Our Success. How Culture Is Driving Human Evolution, Domesticating Our Species, and Making Us Smarter, 2018.
3. Markov A. V., Markov M. A. Runaway brain-culture coevolution as a reason for larger brains: Exploring the «cultural drive» hypothesis by computer modeling, 2020.
4. Jónsson H. et al. Parental influence on human germline de novo mutations in 1,548 trios from Iceland, 2017.
5. Kondrashov A. S. Crumbling Genome. The Impact of Deleterious Mutations on Humans | Kondrashov Alexey S., 2017.
6. Марков А. В. Эволюция человека (в двух томах), 2011.
7. Kong A. et al. Selection against variants in the genome associated with educational attainment, 2017.
8. Beauchamp J. P. Genetic evidence for natural selection in humans in the contemporary United States, 2016.
9. Hill W. D. et al. Genome-wide analysis identifies molecular systems and 149 genetic loci associated with income, 2019.