бокерия о коронавирусе что сказал

Кардиохирург Лео Бокерия рассказал о влиянии COVID-19 на сердечно-сосудистую систему

Знаменитый российский кардиохирург, академик Лео Бокерия рассказал о влиянии коронавирусной инфекции COVID-19 на сердечно-сосудистую систему человека. Переболевшие ковидом люди жалуются на разные последствия, ухудшение памяти, тревожность, панические атаки, сильное выпадение волос.

Президент НМИЦ сердечно-сосудистой хирургии имени Бакулева Лео Бокерия рассказал, что коронавирус, поражая лёгкие, уменьшает кислородную ёмкость крови, а человек живёт за счет кислорода, который поступает именно через лёгкие.

Доктор Бокерия в интервью Общественной службе новостей подчеркнул, что операция на сердце – это сложное испытание для организма, пока к нему на операционный стол пациенты, переболевших коронавирусом, не попадал.и По его словам, врачи очень углубленно проводят легочные пробы, поскольку вирус поражает легкие.

Число новых случаев заражения COVID-19 за сутки в России выросло на 18 380. Зафиксирован рост заражений. Количество подтвержденных случаев заражения коронавирусом нового типа в России за сутки, по данным на 8 сентября, составляло 18 024.

Станьте членом КЛАНА и каждый вторник вы будете получать свежий номер «Аргументы Недели», со скидкой более чем 70%, вместе с эксклюзивными материалами, не вошедшими в полосы газеты. Получите премиум доступ к библиотеке интереснейших и популярных книг, а также архиву более чем 700 вышедших номеров БЕСПЛАТНО. В дополнение у вас появится возможность целый год пользоваться бесплатными юридическими консультациями наших экспертов.

Источник

Академик Лео Бокерия: Введение кодов необходимо

Юлия Панова

Профессор хирургии, академик Российской академии наук, заслуженный деятель науки России Лео Бокерия рассказал «Вечерней Москве» о своем отношении к новым ограничениям, связанным с введением QR-кодов, тем, кто не хочет вакцинироваться.

— Лео Антонович, в Госдуме рассматривают новый законопроект, предусматривающий ввод QR-кодов в самолетах и поездах, а также их необходимость при посещении общественных мест. Как вы относитесь к новым правилам?

— Положительно. Знаете, коронавирус — это новое жизнеугрожающее заболевание: заражение может закончиться летальным исходом. Мало того, переносчик может заразить и других, подвергая их опасности. Поэтому от заразы нужно как можно скорее избавиться. Я считаю, что в нормальном обществе в обязательном порядке должны быть установлены правила и нормы, которые могут иметь разную форму, например, появиться в виде законопроектов и распоряжений. Такие меры позволят хотя бы уменьшить риски смертности среди населения. Ничего плохого в такой инициативе нет. Каждому человеку — неважно, привит он или нет — надо следовать всем существующим рекомендациям Роспотребнадзора и властей: носить маски, дезинфицировать руки и поверхности, полоскать горло. А то понимаете, сейчас у нас беспредельная независимость! Хочу — делаю прививку, хочу — не делаю, хочу — ношу маску, не хочу — не ношу… Я против того, чтобы была такая система. Поэтому мое отношение к этому вопросу однозначное — вакцинироваться можно и нужно всем. Без исключений. Благодаря прививке вырабатывается иммунитет, то есть организм начинает противостоять всем внешним воздействиям.

— А что на счет тех, кто не хочет делать прививку по каким-то причинам, не связанным с медицинским отводом? Как с ними бороться?

— А зачем с ними как-то дополнительно бороться? Сейчас вводятся QR-коды, и я, к сожалению, вынужден сказать, что антипрививочники должны быть ограничены, чтобы не заражали себя и других. По телевизору, радио и в газетах говорят о важности вакцинации. Врачи на каждом углу объясняют ее безвредность. Нельзя же до такой степени опускаться, чтобы все оспаривать в жизни. Фомы неверующие все равно будут. Но надеюсь, что здоровый разум нашей страны все же победит. Поэтому если человек категорически не хочет прививаться, то пусть не делает прививку. Это его дело. Но тогда и не агитирует отказываться от вакцины других.

Фото: Кирилл Зыков / АГН Москва

— На одном из брифингов вице-премьер Татьяна Голикова предложила добавлять фотографии в сертификаты о вакцинации, чтобы сделать их полноценным документом. Как вы думаете, может ли сертификат приравниваться к паспорту, правам и другим удостоверениям?

— Конечно, может! Я считаю, что это очень важная и правильная мера добавить фотографию в сертификат. Этот документ также положительно влияет и на психологическое состояние — человек чувствует себя защищенно и уверенно. И, конечно, окружающие относятся к нему по-другому, зная, что он вакцинирован. Такие люди могут быть примером для остальных.

— А как вы относитесь к возможному признанию в нашей стране зарубежных вакцин?

— Мое мнение такое: у нас гигантская история создания вакцин с очень хорошими результатами начиная с 20-х годов прошлого века. Благодаря ей наша страна глобальных «проколов» не имела. По большому счету, если у нас будет недостаток отечественной вакцины, это одно дело. А если запасов достаточно, то я не вижу оснований ввозить иностранные препараты. Тем более наши вакцины с удовольствием закупают зарубежные страны. Плюс когда препарат сделан в твоей стране, ты знаешь, куда обращаться в случае побочных эффектов. И на это будет реакция. А если вы используете иностранную вакцину, куда вы в случае чего будете обращаться?

— Сейчас уже можно самостоятельно купить экспресс-тесты по выявлению коронавируса. При появлении первых симптомов лучше бежать за ними или обращаться к врачу?

— При первых же недомоганиях нужно в срочном порядке обращаться к медикам. Самостоятельное тестирование в этом случае не может быть единственным средством. Ведь вы сами теряете свое же время. Плюс если окажется, что у вас не коронавирус, а другое заболевание, то его тоже нужно вовремя выявить и начать лечить. На сегодняшний день в Москве прекрасная общедоступная медицинская помощь.

ДОСЬЕ

Лео Антонович Бокерия родился 22 декабря 1939 года. Окончил Сеченовский университет, там же защитил кандидатскую диссертацию. Имеет более 150 патентов на изобретения, полезные модели и рацпредложения. Заслуженный деятель науки России, получил орден «За заслуги перед Отечеством» I степени за вклад в развитие здравоохранения и медицинской науки.

Источник

Академик Бокерия рассказал об опасениях после эпидемии COVID-19

После окончания эпидемии коронавируса в России отношение к медикам как к героям, сформировавшееся в последние месяцы, может измениться. Об этом 19 июня в интервью РЕН ТВ заявил главный кардиохирург Минздрава РФ, президент Лиги здоровья нации, академик Лео Бокерия

По его словам, распространение коронавируса во всем мире и в нашей стране сформировала отношение к медикам как к спасающим жизни героям. Но, по словам Бокерии, он опасается, что по окончании угрозы люди обо всем забудут.

«Вот когда закончится эта вот волна страха, угрозы, опять всё вернется на свои круги», — выразил опасения Бокерия в преддверии Дня медицинского работника. При этом хирург выразил надежду, что его страхи не оправдаются и общество длительное время будет понимать значимость работы медиков.

«Врачи каждый день ведь подвиг делают. Каждый день, уверяю вас», — заверил врач. В пример он привел сотрудниц возглавляемого им Национального медицинского исследовательского центра им. А.Н.Бакулева. Так, во время проведения операций на открытом сердце необходима работа аппарата искусственного кровообращения, который замещает функцию сердца и легких, с ним работают семь ассистенток, рассказал Бокерия.

Так же он напомнил, что пять лет назад в России делали 6 тыс. операций на остановленном сердце. А в настоящее время только один Бакулевский центр проводит 5 тыс.

В конце мая Бокерия заявил об отсутствии дефицита лекарств в аптеках Москвы. Тогда же он назвал срок завершения эпидемии коронавируса. По его словам, распространение инфекции завершится к концу лета.

Источник

«Никто не отменил инфаркт миокарда»: кардиохирург Лео Бокерия продолжает оперировать, несмотря на пандемию коронавируса

— Лео Антонович, вы прошли в медицине колоссальный путь. Почему вы решили стать врачом?

— Мама в 38 лет осталась вдовой, нас было трое, я самый младший. В школе был круглым отличником, но понимания того, куда я пойду учиться, у меня не было. Старшая сестра заканчивала медицинский институт и очень хотела, чтобы я тоже стал врачом, и непременно хирургом. Все родители в Грузии и тогда, и сейчас мечтают, чтобы их дети стали врачами, поэтому тоже решил попробовать. Первый раз не поступил, пошёл работать на строительство чаеразвесочной фабрики. На следующий год поехал в Москву и поступил в 1-й Московский медицинский институт имени Сеченова, с которым в итоге оказалась связана вся моя жизнь.

— А почему вы выбрали кардиохирургию?

— На четвёртом курсе как-то встретились с однокурсником Борей Гельфандом, будущим академиком. Он был старостой кружка на кафедре оперативной хирургии и топографической анатомии и решил перейти в другой научный кружок. Его согласились отпустить, если он приведёт замену. И вот он встречает меня и говорит: «А что ты не занимаешься научной работой? Вот мы делаем эксперименты на собаках: останавливаем сердце, делаем пробные операции, а потом снова сердце заводим». Тогда все эксперименты делались на собаках. Меня, конечно, это безумно заинтересовало, и в итоге я заменил Борю в кружке. Это была кафедра оперативной хирургии и топографической анатомии, которой руководил ректор института академик Владимир Васильевич Кованов.

— Это и стало для вас судьбоносным моментом?

— Да, сразу после окончания института меня распределили в аспирантуру, где я продолжал своё исследование по новому методу защиты организма при остановке кровообращения — гипербарической оксигенации. На защите диссертации одним из оппонентов был Владимир Иванович Бураковский, который за год до этого стал директором Института сердечно-сосудистой хирургии им. А.Н. Бакулева. Он совместно с ещё одним учеником Владимира Васильевича Кованова Борисом Алексеевичем Константиновым как раз открыл у себя отделение для детей до трёх лет с пороками сердцами, аналогов которому в то время ещё нигде не было. Смертность от пороков сердца в этом возрасте была очень высокая.

Бураковский понял, что метод, который я предлагал, может стать спасением для детей с врождёнными пороками синего типа, у которых губки фиолетовые, пальчики с синюхой. Если их оперировать в барооперационной (специальная операционная с повышенным давлением кислорода. — RT), под повышенным давлением, кислород у них нормализуется, и они смогут перенести операцию. А после вмешательства у них уже всё, как у нормальных детей. Прочитав диссертацию, он мне позвонил сам и предложил сразу после аспирантуры перейти на работу в его институт. Для меня это была большая радость, ведь мы все хотели после теоретической кафедры работать хирургами в практической медицине.

— Как прошёл этот переход у вас?

— В 1968 году, после успешной защиты кандидатской диссертации, я стал сотрудником института. Но оперировать мне тогда давали очень мало. И я собирался уходить из института, о чём неоднократно говорил директору. И тогда Бураковский сказал: «Найди ещё какую-то новую тему, я тебе открою отделение — и оперируй сколько хочешь». Так я снова засел в медицинской библиотеке и нашёл тему: жизнеугрожающие тахиаритмии.

Это когда по разным причинам сердце начинает сокращаться с частотой 150—250 ударов в минуту. В то время всего в двух клиниках в мире с хорошим эффектом оперировали больных с таким недугом: так называемые наджелудочковые тахикардии практиковали в медицинском центре Дюкского университета в США, а желудочковые тахикардии — в клинике Питье-Сальпетриер в Париже. Владимир Иванович Бураковский оценил перспективность проблемы. Дело в том, что тахикардии, помимо высокой самостоятельной значимости, часто осложняют течение пороков сердца. Чтобы заняться совершенно новой проблемой, надо было оценить ситуацию на месте. Бураковский поехал к министру здравоохранения, великому хирургу Борису Васильевичу Петровскому с просьбой отправить меня в командировку в США. В ноябре 1979 года я побывал в Дюкском центре в Дареме (штат Северная Каролина. — RT), а в июне 1980 года — в клинике Питье-Сальпетриер в Париже. Обе командировки проходили в рамках межгосударственных соглашений по медицине, эффективно действовавших до 1989 года. Как всегда бывает в начале пути, такие операции там в основном делались ещё в эксперименте на собаках. В клинике было проведено буквально несколько операций людям.

Конечно, коллеги не думали, что мы быстро освоим эти сложные электрофизиологические методики. Но всё получилось, и уже в 1980-м операции были поставлены на поток, а в 1986 году за работу по хирургическому лечению жизнеугрожающих тахиаритмий мы получили Государственную премию СССР.

На этот период в Центре им. А.Н. Бакулева уже был самый большой опыт лечения всех видов жизнеугрожающих аритмий, в том числе при сочетании их с пороками сердца у взрослых и детей, а у меня самый большой личный опыт в мире — более 2500 операций.

Далее мы создали несколько отделений по этому направлению. Инновационный вклад нашего коллектива в практическую медицину признан во всём мире. Именно то обстоятельство, что жизнеугрожающие аритмии сопровождают любое заболевание сердца, и дало мне возможность оперировать самую разнообразную патологию этого органа.

В сентябре 1994 года директор института, великий кардиохирург Владимир Иванович Бураковский ушёл из жизни. До этого он долго болел и понимал, что будет лучше, если он сам предложит замену. У него было три заместителя. Бураковский написал письмо Ельцину с просьбой поддержать мою кандидатуру и передал его Евгению Максимовичу Примакову.

— Интересно, что он конкретно ему написал?

— Примаков, передававший письмо через Сергея Александровича Филатова президенту, показал мне это послание после того, как его посмотрел Ельцин. Оно начиналось так: «Глубокоуважаемый Борис Николаевич! Вы, как русский человек, после моей смерти должны назначить директором центра Лео Бокерию». А дальше было написано про меня. Ответ Бориса Николаевича, со слов Евгения Максимовича, был такой: «Я Бокерию не знаю, но, если хочет Владимир Иванович, то я не возражаю».

Почему Бураковский остановился на моей кандидатуре, я не знаю. Возможно, потому что на тот момент я был единственным действительным членом Академии медицинских наук в коллективе. Для меня, как и для всех в институте, безвременный уход из жизни Владимира Ивановича Бураковского был невосполнимой утратой.

Потом мы достроили центр на Рублёвском шоссе, и друг Бураковского, тогда глава правительства академик Примаков, лично открыл институт имени своего друга — НИИ кардиохирургии им. В.И. Бураковского, один их двух институтов Центра сердечно-сосудистой хирургии им. А.Н. Бакулева.

И стали мы самой большой клиникой в мире по объёмам операций на открытом сердце. Ежегодно в центре выполняется более 5 тыс. операций на открытом сердце. И из них более 2,5 тыс. — детям.

Надеюсь, что процесс будет продолжаться. И это станет самым лучшим знаком памяти нашим великим учителям — Бакулеву и Бураковскому.

— Сейчас очень большой спрос на ностальгию по 1990-м. Давайте вспомним историю о том, как вся страна узнала, что такое аортокоронарное шунтирование. Речь идёт об операции на сердце Борису Ельцину в ноябре 1996 года. Та история наверняка не обошла стороной вас.

— Болезнь Бориса Николаевича совпала по времени с первой международной конференцией по истории сердечно-сосудистой хирургии, которая проходила 25—26 сентября 1996 года. Хотелось увековечить память Владимира Ивановича Бураковского с участием самых выдающихся учёных, чтобы они выступили с докладами. В их числе был и Майкл Дебейки. Я еду в аэропорт, чтобы встретить Дебейки, а его нет. Оказалось, что его прямо у трапа самолёта встретил наш главный кардиолог Евгений Иванович Чазов и уже увёз на какую-то консультацию. А доктора Дебейки хорошо знали, потому что он у нас же в институте на Ленинском проспекте оперировал Мстислава Всеволодовича Келдыша — президента Академии наук СССР.

— Вы уже были с ним знакомы?

— Да. Тогда на конференцию только из США приехали семь выдающихся кардиохирургов, в том числе Майкл Дебейки. Также среди гостей был, например, Уолтон Лиллехай, который наравне с Джоном Кирклином по сей день считается отцом-основателем сердечно-сосудистой хирургии. Вечером того же дня вдова Бураковского собрала гостей у себя дома. Дебейки сказал тогда, комментируя консилиум: «Если бы мне, когда я увидел Ельцина, не сказали, что он больной человек, я бы никогда не подумал об этом».

Но коронарография у президента, по его словам, была очень плохая, надо было оперировать.

— Известно, как происходил выбор хирурга?

— Слышал, что обсуждались три кандидатуры. Моим мнением интересовались, и я сказал, что лучше позвать иностранного специалиста, чтобы потом, в случае неблагоприятного исхода, не прокляли врача, который будет оперировать.

Но в итоге оперировать доверили Ренату Сулеймановичу Акчурину. Всё прошло успешно, и Борис Николаевич ещё несколько лет продолжал работать. Через три года после операции он вручал мне орден, и, как я помню, выглядел хорошо.

— Какова в итоге была роль Дебейки?

— Во время операции, с его слов, он находился в соседней комнате и наблюдал за всем на мониторе. Как говорится, на всякий случай.

— Вы оперируете детей. Нередко тех, которым несколько дней от роду. Как у нас решён вопрос с детской трансплантацией? Зачастую это единственный шанс на спасение.

— У нас детьми считаются до 18 лет. По-моему, был случай, когда 12- или 13-летнему ребёнку пересадили сердце взрослого. Это не указано особо в специальной литературе.

Проблема в том, что в 1992 году, когда прописывали правила констатации смерти головного мозга, в числе составителей, насколько я знаю, не было кардиохирургов.

В трансплантологии, что бы ни говорилось, всё-таки главное — это пересадка сердца, потому что все остальные органы более терпимы к отсутствию кислорода. И долгие годы нам ничего не удавалось сделать в этом отношении. Несмотря на то что был даже такой период, когда я мальчику пересадил искусственный желудочек сердца под гарантию того, что через три-четыре месяца мы сможем ему сделать трансплантацию всего сердца. И министр сказала тогда, что вот-вот разрешат делать детскую трансплантацию. В итоге не разрешили, и этому ребёнку пришлось сделать трансплантацию сердца в другой стране. Для этого был выделен специальный самолёт со всем, что необходимо. К счастью, всё обошлось.

— То есть только один шанс — операция за рубежом?

— Сейчас за границей полный запрет на пересадку сердца иностранцам. Потому что своим гражданам везде не хватает донорских органов, включая США, Германию, Испанию, Италию и другие.

Тому мальчику, которого оперировали в Италии, пересадили сердце ребёнка, который попал в тяжёлое ДТП, находясь в машине с родителями. Никаких шансов спасти ребёнка не было, но сердце хорошо функционировало. И когда маме-итальянке сказали, что есть ребёнок, который очень нуждается в сердце её малыша, и что её дитя продолжит жизнь таким образом, она дала согласие на забор сердца своего ребёнка. А тот мальчик — наш соотечественник, с пересаженным сердцем живёт здесь, в России, растёт.

Надо, чтобы общество согласилось с этим.

— Но, помимо морально-этического аспекта, есть ведь и опасность криминализации. Наверное, ещё этого боятся, особенно в отношении детей?

— Нет. Такие операции можно делать в России в очень небольшом числе клиник. Там настолько всё прозрачно, в процессе участвует такое количество людей, что без утечки информации там никак не обойтись. Я много раз с этим сталкивался. И вопросы сразу уходили. Привозят человека. Сначала в приёмном отделении осматривают и ставят диагноз. Всё задокументировано. Есть явные признаки мозговой смерти, несовместимой с жизнью. Дальше собирается консилиум, который принимает решение. Затем это согласовывается с родственниками. Если родственников невозможно найти, это согласовывается с надзорными органами.

После этого составляется протокол и изымаются органы: сердце, печень, почки, лёгкие. То есть одновременно оживают три-четыре человека, а то и пять. Забор органов можно делать только в конкретных больницах, где имеется полное оборудование, где работает соответствующий штат. Так что истории про «чёрных трансплантологов» — это всё выдумки.

Это как раз для того, чтобы тормозить развитие нашей медицины.

— Вы работаете, несмотря на бушующий в Москве коронавирус. Не можете самоизолироваться, так как должны оперировать?

— Конечно. Сердечно-сосудистые заболевания у нас в стране уносят ежегодно 56,4% от общего числа умерших. Это сотни тысяч человек.

Никто не отменил инфаркт миокарда, острые приступы у новорождённых, которые требуют экстренной операции.

Есть неотложные плановые операции у больных с двумя-тремя поражёнными клапанами.

— Кстати, после ухода с поста директора Центра им. А.Н. Бакулева в конце прошлого года вы стали его президентом. Какие у вас обязанности?

— Первое, и это самое главное, — я продолжаю делать по несколько операций в день. Как уходил в 07:45 в операционную, так и ухожу. Сегодня поток больных резко уменьшился, поэтому сейчас у меня примерно по две операции в день. Много лет назад я создал отделение, которое делает 850 операций в год на остановленном сердце. Это больше, чем любая другая федеральная клиника в Москве.

У меня появилось больше возможностей делать обходы в отделении, заниматься аспирантами, ординаторами. А с точки зрения реальных административных функций, конечно, у президента по факту их нет. Вопрос моей отставки тогда решился по возрастному принципу.

— У вас самого покидать должность желания не было?

— Не было. Ещё и реализовалось это как-то неэтично. Говорю об этом впервые. За пять дней до окончания контракта закрыли мою подпись в банке. Об этом в институте никто не знал, даже бухгалтерия. Как будто бы я за эти три-четыре дня мог потратить 2,5 млрд рублей, которые были на счету центра. А за два дня до истечения срока — я в этот момент был в операционной — в институт пришла «красная» телеграмма из Минздрава о том, что контракт со мной не продлевается. Я прихожу из операционной — у секретарей глаза на мокром месте. Зашёл в кабинет, а на столе лежит эта телеграмма.

Дальше всё было совсем просто. Приехала министр (Вероника Скворцова. — RT), мы пошли с ней в зал, где была объявлена новая кандидатура.

— Вы же ещё и общественной деятельностью занимаетесь.

— В 2003 году мне позвонил Юрий Леонидович Шевченко, известный кардиохирург, он тогда был министром здравоохранения. Открою и такой семейный секрет: он крёстный отец моих внуков-близнецов. Так вот, он позвонил и сказал: «Мы создаём новую общественную организацию — Лигу здоровья нации. Тебе не отвертеться: ты должен быть президентом». Я попробовал сопротивляться, но бесполезно.

А я такой человек: если за что-то взялся — мне стыдно не сделать, считаю это ниже своего достоинства.

Сегодня Лига здоровья нации — серьёзная площадка, где обсуждаются злободневные вопросы здоровья нации.

— Как я понимаю, главное направление там — просветительское?

— Да. Проведение таких общероссийских масштабных мероприятий, как ежегодные форумы «Здоровье нации — основа процветания России», «10 тысяч шагов», «Прогулка с врачом». Я помню, как прилетел в Самару и был потрясён: вся набережная была заполнена людьми, которые пришли на «Прогулку с врачом». Идея в том, чтобы любой человек мог обратиться к врачу в спокойной неформальной обстановке. В Москве мы проводили такую акцию в районе Крылатское. Я приходил туда раз десять, и за мной выстраивалась очередь людей, которые хотели задать мне свои вопросы.

— Вы упомянули акцию «10 тысяч шагов». Почему именно 10 тысяч?

— Потому что достоверно доказано, что самым эффективным методом оздоровления нации является ходьба. Не бег, не прыжки, а именно ходьба. Американцы провели гигантское рандомизированное исследование, где доказали, что человек, который два часа в неделю гуляет, ходит, живёт на шесть-семь лет дольше, чем тот, кто ведёт сидячий образ жизни.

— С момента распространения коронавируса одним из самых обсуждаемых является вопрос наличия или отсутствия аппаратов ИВЛ. Что представляет собой искусственная вентиляция лёгких?

— Искусственная вентиляция лёгких предполагает, что вы берёте наркозную трубку, вставляете её через рот (в основном) или через нос (очень редко) в трахею и подсоединяете к аппарату искусственной вентиляции лёгких. Вводится специальное лекарство, чтобы больной не мешал дышать аппарату. Это делается до тех пор, пока у человека не восстанавливается рефлекс самостоятельного дыхания. Современный аппарат искусственной вентиляции очень чувствительный: по мере того как лёгкие усиливают свою функцию, аппарат подаёт всё меньше и меньше вдыхаемой смеси.

И наступает момент, когда на две-три секунды отключают аппарат, больного просят подышать самостоятельно и смотрят, сможет ли он сделать вдох. И если всё хорошо, то его снимают с вентиляции.

Но для того, чтобы оставить человека при враче, чтобы можно было его и кормить, и общаться с ним, мы предпочитаем ставить трубку прямо в трахею. Чтобы ротовая полость была открыта, чтобы нос был открыт. И это называется трахеостома.

— Напоследок хотела спросить: правда ли, что на работе вы часто болтаете и сплетничаете с медсёстрами?

— Это абсолютная правда, и я очень этим горжусь. Медсёстры у нас замечательные, потрясающие, красавицы. Они по восемь, иногда по девять часов стоят у операционного стола. А поскольку я делаю в день несколько операций с разными бригадами, то у меня есть такая возможность: прийти, допустим, к Алле и сказать: «Слушай, у тебя что там с Ниной произошло?» Она начинает реагировать: «А что случилось?» Я замолкаю, а они начинают делиться своим наболевшим. Это моя большая фишка, я считаю. Но сам я точно не сплетник.

Источник