мои университеты чему учит
«Мои университеты» — краткое содержание повести Максима Горького
«Мои университеты» — повесть, написанная Максимом Горьким в 1923 году. Это завершающая часть автобиографической трилогии. Большинство ситуаций, с которыми сталкивался главный герой, были взяты автором из собственного детства и юношества. Чтобы подготовиться к уроку литературы или написать сочинение, достаточно прочитать «Мои университеты» Максима Горького в кратком содержании.
Сюжет произведения
В центре повествования молодой человек — Алексей Пешков. Он отправляет в Казань с целью поступить в университет. Однако юноша сталкивается с нищетой, которая не дает возможность обучаться дальше. Ему приходится устроиться на работу. Алексея не смущает даже самый тяжелый труд.
Борьба с трудностями самостоятельной жизни, необходимость поиска средств существования приводят парня к различным людям. Они дают ему не только работу, но и полезный опыт:
Ключевым моментом в жизни главного героя является встреча с Деренковым. Алексей загорается революционной идеей и начинает распространять брошюры об этом разным людям под видом доставки.
Действующие персонажи
Главным героем произведения является Алексей Пешков. Писатель, рассказывая о юноше, повествовал о себе самом, то есть фактически книга написана в жанре автобиографии.
Алексей был сиротой. Его воспитывала бабушка. Ничего, кроме бедности, парень не видел. Поэтому Пешков так старался добиться чего-то в самостоятельной жизни. Анализ действий главного героя на протяжении все истории позволяет понять, что Алексей думающий и неравнодушный человек.
Помимо Пешкова, в повести встречаются и другие действующую персонажи. К ним относятся следующие герои:
Каждый из персонажей повести повлиял на жизнь Пешкова. Благодаря полученным знакомствам парень смог найти свой путь.
Краткое содержание
Повествование краткого содержания «Мои университеты» Горького начинается с того, что Алексей Пешков, повзрослевший и определившийся с планами на жизнь, отправляется в Казань, чтобы поступить в университет. Эту идею в голову герою вложил Николай Евреинов, который видел у парня стремление к знаниям. Он посоветовал Пешкову пройти курс гимназии и пожить пока в их семье. Однако жизнь в доме друга не задалась.
Евреиновы жили втроем — мать и два сына. Денег не хватало. Алексей, чтобы не объедать вдову обитал в подвале, понимая, что университет — несбыточная мечта. В этот момент Пешков и понял, что человека формирует его сопротивление окружающей среде.
В гимназии юноша познакомился с Гурием Плетневым. Парень подрабатывал по ночам в типографии, а Пешков днями на пристани. Они вместе готовились к обучению, под этим предлогом Гурий и предложил своему новому другу поселиться у него. Дом оказался полуразрушенным, но очень населенным. Там обитало много бедных студентов, проституток.
Спустя некоторое время Алексей знакомится с Андреем Деренковым. Он владел бакалейной лавкой. Андрей привлекал много людей, которые увлекались запрещенной литературой и имели революционные настроения. Деренков все свои деньги, которые получал от магазинчика, отдавал людям в качестве помощи за «народное счастье».
Алексей устроился на работу в булочную Андрея. Там он месил тесто, пек хлеб, разносил его по квартирам. Заразившись настроением радикалов, Пешков вместе с булочками доставлял людям пропагандистские листовки о революции и свободе. Через некоторое время действия юноши начали вызывать подозрения городового, который хотел узнать, что задумал Деревенков. Алексей стал частым объектом допросов Никифорыча. В итоге городовой арестовал Плетнева, выследив его, и продолжал наблюдать за Алексеем. Парню пришлось быть осторожнее.
Пешков пытался понять, как жить, в чем смысл его существования. Он изучал запрещенные книги, все больше заражаясь революционными идеями. Однако парень понимал, все бессмысленно. Пешков принял решение покончить жизнь самоубийством.
Пешков продолжал наблюдать за людьми, приходившими в булочную. Среди них особенно выделялся Михаил Ромась, которого все называли Хохол. Он вернулся из Якутии, где находился в ссылке. Ромась также был сторонником революции. Чтобы повлиять на умы людей, он открыл рыболовецкую артель, а главного героя пригласил в качестве помощника. Пешков узнал много о жизни Хохла, и сам воспрянул духом, ведь именно Ромась помог ему оправиться после неудачной попытки самоубийства.
Спустя время Ромась вместе с Пешковым арендовал у местного богача Панкова избу. Пешков смог увидеть, как живут люди в селе, и осознание не принесло удовлетворение. Мужики работали «как лошади», женщины из-за усталости жаловались на здоровье, парни грубо относились к девушкам, но те были рады даже такому общению.
Завершается история Пешкова его отъездом на Каспийское море. Из села парень сбежал, лишившись друга и почувствовав себя потерянным. Крестьяне не принимали его, относились враждебно. Алексей пережил много приключений в дороге, но все-таки добрался до Каспия, где начал работать в рыболовецкой артели.
Несмотря на то что места Алексея Пешкова так и не сбылась, университет окончить не удалось, он смог пережить все трудность взрослой самостоятельной жизни. Юноша узнал много нового и встретил немало интересных людей, которые так или иначе повлияли на его судьбу.
Сочинение Анализ рассказа Мои университеты Горького
Максим Горький стал примером для многих детей и подростков Советского союза. Он был не только писателем, который посвятил свои произведения истории собственной жизни, но и наставником. В более зрелом возрасте Горький посещал детские дома, школы, пансионаты для проверки условий проживания детей, он был настоящим наставником детской души.
«Мои Университеты» входят в знаменитую трилогию о жизни писателя и является заключительной его частью. Его герой – Алексей Пешков, который прошел через все возможные тяготы жизни и вот повзрослел и стал юношей. В рассказе множество трогательных моментов, где парень прощается с детством и отрочеством. Особую горечь придает прощание Алеши с бабушкой, которая наставляет его. Оба героя понимают, что больше им не увидеться от этого и становится очень грустно.
По воле судьбы в городе Казань юноша начинает трудиться, вместо поступления в университет. Алеша работает по ночам в пекарне, откуда разносит хлеб вместе с запрещенной литературой. Таинственность литературы его так манило и так горько было то разочарование, которое он испытал.
Название «Мои университеты» не случайно. Не поступив в государственный университет, Алексей получает более важные знания умения и навыки, которые он накапливает и открывает сам. Сама жизнь стала его университетом. Казань показала ему тяжелый труд, ужас трущобной жизни и познал, что великую силу заключает в себе труд. После посещения клуба народников, вопрос о том, как сделать жизнь народа лучше становится основным на данный момент жизни.
Лев Толстой уже писал подобную трилогию о своем детстве, отрочестве и юности, но Горький решил это сделать как пример выхода обычного мальчика из нарда, где он может принимать активное участие по борьбе за лучшую судьбу народа. Максим Горький смог доказать. Что личность может не просто жить своей жизнью, но может и менять судьбу других.
Одной из главных изменений в герое являет собой изменение мировоззрения. Бабушка приложила много сил, чтобы Алексей вырос настоящим человеком. В итоге молодой человек умеет принимать важные решения и искать выход из любой самой сложной ситуации.
Горький хотел, чтобы «Мои университеты» послужили примером каждому молодому человеку в любом поколении. Он считал, что только на личном примере можно доказать людям, что в жизни возможно многгое, нужно только прикладывать множество усилий и труда.
Сочинение 2
Автобиографическое произведение Горького, написанное в эмиграции в двадцатые годы, повествует о молодости писателя. Испытывая в тот момент определенную неприязнь к советской системе, литератор хотел осмыслить свое революционное прошлое.
Главный герой не может поступить в Казанский университет из-за материальных затруднений и попадает в рабочие. Не имея специальности, он вынужден заниматься неквалифицированным трудом, и работает грузчиком, в лавке и в булочной. Несбывшиеся мечты о высшем образовании и необходимость выполнять непрестижную работу способствуют формированию у молодого человека радикальных взглядов.
Корнем подобных воззрений явно являлось недовольство своими социальным положением. Однако революционный писатель, несмотря на свои разногласия с коммунистами, ведет повествование в русле их взглядов. Он воспевает трудового человека и восхищается романтикой физического труда. Сложно сказать насколько описание радости при разгрузке баржи соответствует его реальным воспоминанием, и в какой степени Горький излагает свои взгляды. Однако это произведение насыщено идеологией, что свойственно для классика «пролетарской» литературы.
Горький описывает разных людей, встретившихся с героем. Это не только пролетарии, но и преступники, которых автор тоже описывает с известной долей симпатии. В трущобе, где живет Алексей, он встречается и со студентами. Один из них Гурий Плетнев вовлекает в революционный кружок народников, члены которого пытались создать подпольную типографию. Люди описаны писателем очень колоритно и правдоподобно. Главный герой, несмотря на занятие физическим трудом, предстает скорее в роли типичного интеллигента. Он тянется к знаниям, пытается разобраться в себе. Из-за безуспешности этих попыток он пытается покончить с собой, но неудачно.
Этот эпизод также показателен, так как стреляться в то время и в той среде было модно.
В целом можно заключить, что книга, несмотря на идеологические штампы, достоверно описывает социальную среду и внутренний мир главного героя, его становление, как революционера. Образ Алексея Пешкова выведен живым и не шаблонным.
Также читают:
Картинка к сочинению Анализ рассказа Мои университеты
Популярные сегодня темы
Кутейкин — дьяк какой церкви, семинарист, который бросил обучение из-за того, что встретился с трудностями в изощрённых и непонятных ему науках уже на первом курсе.
Роман «Тихий Дон» содержит 4 тома и является первым и лучшим произведением Михаила Шолохова. В романе описывается судьба донского казачества. В романе автор описал самых разнообразных образов.
После прочтения какого-либо произведения у любопытного читателя всегда возникает интерес к тому, как же оно было создано, долго ли писалось и что послужило прототипом героев. «После бала» Толстого
В процессе повествования нас знакомят с Марьей Гавриловной, красивой молодой девушкой, дочерью знатного помещика Гаврилы Гавриловича. З
Одним из ведущих персонажей романа О. де Бальзака «Евгения Гранде» выступает молодой парижанин Шарль Гранде. Впервые читатель знакомится с молодым денди, когда он приезжает по просьбе отца
«Мои университеты», анализ повести Максима Горького
Герой последней повести – повзрослевший юноша, навсегда распрощавшийся с сиротским детством и отрочеством. Очень трогательно выглядит прощание Алеши с бабушкой, которая просит его не быть строгим и заносчивым, как его дед Василий Каширин, вышедший, по словам бабушки, в дураки. Оба прекрасно осознают, что больше им не суждено увидеться, отчего расставание имеет привкус горечи.
На новом месте, в Казани, жизнь не сразу устраивается, так как совесть не позволяет Алеше жить на нищенскую пенсию матери своего товарища. Понимая, что с мечтой о поступлении в Казанский университет придется пока распрощаться, юноша начинает самостоятельную трудовую жизнь.
Вскоре судьба сводит его с революционерами. Конечно, эта часть произведения создавалась исключительно по личным впечатлениям самого автора, имевшего к тому времени за плечами опыт работы в нелегальном марксистском кружке рабочих на бумагоделательной фабрике. Алеша же принимает участие в работе «тайной комнаты», находившейся в булочной, где юноша не только месил тесто, но и разносил хлеб, раздавая его вместе с запрещенной литературой. Прежде слово «запрещенная» манило его своей таинственностью, но позже он испытал сильное разочарование, попытавшись даже свести счеты с жизнью.
Название повести «Мои университеты», конечно, во многом символично. Так и не поступив в вожделенный университет, Алеша получает более важные знания – свой собственный жизненный опыт. Работая в булочной, в купеческой лавке, грузчиком на пристани, он видит, как оживают на его глазах герои прочитанных когда-то книг.
Надо отметить, что трилогии о детстве, отрочестве и юности в истории литературы уже были, но в основном воссоздавали историю молодого человека из дворянской, буржуазной или разночинской среды. Автобиографическая же трилогии Горького посвящена истории молодого пролетария – выходца из народа, которому предстояло принять активнейшее участие в борьбе против царской власти и буржуазии.
Вообще, с именем Максима Горького в литературе связывают новую концепцию личности. Человек не просто реагирует на окружающую его жизнь, но также созидает ее, реализует себя не в сфере частной жизни, а на общественном поприще. А еще в реализме нового типа, утверждаемом Горьким, в качестве типичных обстоятельств, оказывающих воздействие на становление личности, проявляется и историческое время, а человеку, герою новой литературы соцреализма, доверено выступать творцом новейшей истории.
Писатель в своем творчестве намечал два возможных типа взаимоотношений с историей: контакт со временем и отчуждение от него. Алеша Пешков на протяжении всего своего личностного становления преодолевает отчуждение и оказывается как будто вровень с ним. Он распахнут навстречу времени, вбирает его в себя. Его судьба поставлена в центр повествования каждой части трилогии, но при этом молодой человек вступает в прямой контакт с эпохой, а это, конечно, возлагает на него огромный груз исторической ответственности.
Еще одной особенностью повести «Мои университеты» является изменение мировосприятия главного героя. Когда он жил в доме Кашириных, то часто сталкивался с проявлением отталкивающего и дрянного. Однако бабушка все же помогла вырасти Алеше настоящим человеком: она воспитала в нем умение не просто уважать – любить людей. Порой в сознании взрослеющего юноши не укладывались противоречия между книжной выдумкой и реальной действительностью. Но он упорно старался переосмыслить сложные жизненные явления и факты, самостоятельно искал выход из самых трудных ситуаций.
Писатель оставляет открытым финал и повести, и всей трилогии: Алексей даже не пробует поступать в университет, а наоборот, вместе с Бариновым отправляется в самую гущу рабочего люда – в рыболовецкую артель у берегов Каспия. В этом и проявляется способность героя принять время, а не отвергнуть его, что для Максима Горького становится важнейшим критерием оценки личности.
Анализ повести “Мои университеты” М. Горького, сюжет, тема, идея, план
Повесть “Мои университеты”, написанная Максимом Горьким в 1923 году, является последней частью автобиографической трилогии писателя. В данной повести отражена завершающая фаза его окончательного личностного формирования. Основной тематикой произведения является зарождение и развитие революционных настроений в обществе.
Сюжет повести
Сюжет “Моих университетов” сконцентрирован на молодом Алеше Пешкове, который отправляется в Казань поступать в университет, но вскоре ввиду нехватки средств к существованию,
Молодой человек устраивается на несколько работ, не гнушаясь тяжелым физическим трудом. Он живет сначала в семье Евреиновых, которые и себя содержать не могут, не говоря уже о молодом человеке. Затем, Алеша переезжает к типографскому служащему Гурию Плетневу.
Вскоре один из студентов, с которыми Алеша постоянно общается, сводит его с революционером Андреем Степановичем Деренковым, в тихом магазинчике которого собираются радикально настроенные умы, желающие поменять общественно-политический устрой.
Молодой Алеша Пешков загорается революционной
Проблематика “Моих университетов”
Здесь необходимо обратить внимание на проблематику произведения, которая заключается в изображении предпосылок революционного движения. Огромный контраст между сытой и довольной, но “пустой” мещанской жизнью и голодное существование большого пласта общества, потеря и новое обретение надежды на возможную лучшую жизнь, а также возможность и необходимость за нее бороться – это все составляющие единой проблемы раскола общества, как материально-физического, так и идеологического. Примечателен, тот факт, что автор придерживается идеи, что достичь поставленных целей, изменить мир может каждый, но для этого необходимо правильное образование, причем с классическим университетским оно может не иметь ничего общего.
Так, жизнь Алеши Пешкова сама по себе является университетом – в этом кроется основная мысль произведения. Жажда к знаниям, непрерывному совершенствованию, гора необходимой литературы для собственного просвещения, встречи с интересными людьми, а также единомышленниками – все это позволяет сформировать собственное видение мира лучше любого общеобразовательного заведения.
1. Приезд Алеши в Казань
2. Переезд к Гурию Плетневу
3. Знакомство с Андреем Степановичем Деренковым
4. Начало революциооной деятельности
5. Переезд в Красновидово к Михаилу Антоновичу Ромасю
6. Воспоминания о бабушке и молодости
Related posts:
Максим Горький
Мои университеты (+ Анализ)
«Мои университеты»
Максим Горький
Герой последней повести – повзрослевший юноша, навсегда распрощавшийся с сиротским детством и отрочеством. Очень трогательно выглядит прощание Алеши с бабушкой, которая просит его не быть строгим и заносчивым, как его дед Василий Каширин, вышедший, по словам бабушки, в дураки. Оба прекрасно осознают, что больше им не суждено увидеться, отчего расставание имеет привкус горечи.
На новом месте, в Казани, жизнь не сразу устраивается, так как совесть не позволяет Алеше жить на нищенскую пенсию матери своего товарища. Понимая, что с мечтой о поступлении в Казанский университет придется пока распрощаться, юноша начинает самостоятельную трудовую жизнь.
Вскоре судьба сводит его с революционерами. Конечно, эта часть произведения создавалась исключительно по личным впечатлениям самого автора, имевшего к тому времени за плечами опыт работы в нелегальном марксистском кружке рабочих на бумагоделательной фабрике. Алеша же принимает участие в работе «тайной комнаты», находившейся в булочной, где юноша не только месил тесто, но и разносил хлеб, раздавая его вместе с запрещенной литературой. Прежде слово «запрещенная» манило его своей таинственностью, но позже он испытал сильное разочарование, попытавшись даже свести счеты с жизнью.
Название повести «Мои университеты», конечно, во многом символично. Так и не поступив в вожделенный университет, Алеша получает более важные знания – свой собственный жизненный опыт. Работая в булочной, в купеческой лавке, грузчиком на пристани, он видит, как оживают на его глазах герои прочитанных когда-то книг.
«Университетами» Алексея становится пестрая, многоликая жизнь. В Казани он познал тяжкий труд и увидел страшный мир трущобы Марусовки, здесь же он понял великую силу труда. Ярче всего это проявилось в сцене разгрузки под Казанью, когда на мель села, проломив днище, баржа с персидским товаром. В ту ночь герой не просто восхищался работой артели грузчиков — его душу «озарило желание прожить всю жизнь в этом полубезумном восторге делания». А еще он начал посещать нелегальный народнический кружок. Вопрос, что надо делать, чтобы изменить жизнь народа, становится для Пешкова основным.
Надо отметить, что трилогии о детстве, отрочестве и юности в истории литературы уже были, но в основном воссоздавали историю молодого человека из дворянской, буржуазной или разночинской среды. Автобиографическая же трилогии Горького посвящена истории молодого пролетария – выходца из народа, которому предстояло принять активнейшее участие в борьбе против царской власти и буржуазии.
Вообще, с именем Максима Горького в литературе связывают новую концепцию личности. Человек не просто реагирует на окружающую его жизнь, но также созидает ее, реализует себя не в сфере частной жизни, а на общественном поприще. А еще в реализме нового типа, утверждаемом Горьким, в качестве типичных обстоятельств, оказывающих воздействие на становление личности, проявляется и историческое время, а человеку, герою новой литературы соцреализма, доверено выступать творцом новейшей истории.
Писатель в своем творчестве намечал два возможных типа взаимоотношений с историей: контакт со временем и отчуждение от него. Алеша Пешков на протяжении всего своего личностного становления преодолевает отчуждение и оказывается как будто вровень с ним. Он распахнут навстречу времени, вбирает его в себя. Его судьба поставлена в центр повествования каждой части трилогии, но при этом молодой человек вступает в прямой контакт с эпохой, а это, конечно, возлагает на него огромный груз исторической ответственности.
Еще одной особенностью повести «Мои университеты» является изменение мировосприятия главного героя. Когда он жил в доме Кашириных, то часто сталкивался с проявлением отталкивающего и дрянного. Однако бабушка все же помогла вырасти Алеше настоящим человеком: она воспитала в нем умение не просто уважать – любить людей. Порой в сознании взрослеющего юноши не укладывались противоречия между книжной выдумкой и реальной действительностью. Но он упорно старался переосмыслить сложные жизненные явления и факты, самостоятельно искал выход из самых трудных ситуаций.
Глава 1
Итак — я еду учиться в Казанский университет, не менее этого.
Мысль об университете внушил мне гимназист Н. Евреинов, милый юноша, красавец с ласковыми глазами женщины. Он жил на чердаке в одном доме со мною, он часто видел меня с книгой в руке, это заинтересовало его, мы познакомились, и вскоре Евреинов начал убеждать меня, что я обладаю «исключительными способностями к науке».
— Вы созданы природой для служения науке, — говорил он, красиво встряхивая гривой длинных волос.
Я тогда еще не знал, что науке можно служить в роли кролика, а Евреинов так хорошо доказывал мне: университеты нуждаются именно в таких парнях, каков я. Разумеется, была потревожена тень Михаила Ломоносова. Евреинов говорил, что в Казани я буду жить у него, пройду за осень и зиму курс гимназии, сдам «кое-какие» экзамены — он так и говорил: «кое-какие», — в университете мне дадут казенную стипендию, и лет через пять я буду «ученым».
Всё — очень просто, потому что Евреинову было девятнадцать лет и он обладал добрым сердцем.
Сдав свои экзамены, он уехал, а недели через две и я отправился вслед за ним.
Провожая меня, бабушка советовала:
— Ты — не сердись на людей, ты сердишься всё, строг и заносчив стал! Это — от деда у тебя, а — что он, дед? Жил, жил, да в дураки и вышел, горький старик. Ты — одно помни: не бог людей судит, это — чёрту лестно! Прощай, ну…
И, отирая с бурых, дряблых щек скупые слезы, она сказала:
— Уж не увидимся больше, заедешь ты, непоседа, далеко, а я — помру…
За последнее время я отошел от милой старухи и даже редко видел ее, а тут вдруг с болью почувствовал, что никогда уже не встречу человека, так плотно, так сердечно близкого мне.
Стоял на корме парохода и смотрел, как она там, у борта пристани, крестится одной рукою, а другой — концом старенькой шали — отирает лицо свое, темные глаза, полные сияния неистребимой любви к людям.
И вот я в полутатарском городе, в тесной квартирке одноэтажного дома. Домик одиноко торчал на пригорке, в конце узкой, бедной улицы, одна из его стен выходила на пустырь пожарища, на пустыре густо разрослись сорные травы; в зарослях полыни, репейника и конского щавеля, в кустах бузины возвышались развалины кирпичного здания, под развалинами — обширный подвал, в нем жили и умирали бездомные собаки. Очень памятен мне этот подвал, один из моих университетов.
Евреиновы — мать и два сына — жили на нищенскую пенсию. В первые же дни я увидал, с какой трагической печалью маленькая серая вдова, придя с базара и разложив покупки на столе кухни, решала трудную задачу: как сделать из небольших кусочков плохого мяса достаточное количество хорошей пищи для трех здоровых парней, не считая себя саму?
Была она молчалива; в ее серых глазах застыло безнадежное, кроткое упрямство лошади, изработавшей все силы свои: тащит лошадка воз в гору и знает — не вывезу, — а все-таки везет!
Дня через три после моего приезда, утром, когда дети еще спали, а я помогал ей в кухне чистить овощи, она тихонько и осторожно спросила меня:
— Учиться, в университет.
Ее брови поползли вверх вместе с желтой кожей лба, она порезала ножом палец себе и, высасывая кровь, опустилась на стул, но, тотчас же вскочив, сказала:
Обернув носовым платком порезанный палец, она похвалила меня:
— Вы хорошо умеете чистить картофель.
Ну, еще бы не уметь! И я рассказал ей о моей службе на пароходе. Она спросила:
— Вы думаете — этого достаточно, чтоб поступить в университет?
В ту пору я плохо понимал юмор. Я отнесся к ее вопросу серьезно и рассказал ей порядок действий, в конце которого предо мною должны открыться двери храма науки.
— Ах, Николай, Николай…
А он в эту минуту вошел в кухню мыться, заспанный, взлохмаченный и, как всегда, веселый.
— Мама, хорошо бы пельмени сделать!
— Да, хорошо, — согласилась мать.
Желая блеснуть знанием кулинарного искусства, я сказал, что для пельменей мясо — плохо, да и мало его.
Тут Варвара Ивановна рассердилась и произнесла по моему адресу несколько слов настолько сильных, что уши мои налились кровью и стали расти вверх. Она ушла из кухни, бросив на стол пучок моркови, а Николай, подмигнув мне, объяснил ее поведение словами:
Уселся на скамье и сообщил мне, что женщины вообще нервнее мужчин, таково свойство их природы, это неоспоримо доказано одним солидным ученым, кажется — швейцарцем. Джон Стюарт Милль, англичанин, тоже говорил кое-что по этому поводу.
Николаю очень нравилось учить меня, и он пользовался каждым удобным случаем, чтобы втиснуть в мой мозг что-нибудь необходимое, без чего невозможно жить. Я слушал его жадно, затем Фуко, Ларошфуко и Ларошжаклен сливались у меня в одно лицо, и я не мог вспомнить, кто кому отрубил голову: Лавуазье — Дюмурье или — наоборот? Славный юноша искренно желал «сделать меня человеком», он уверенно обещал мне это, но — у него не было времени и всех остальных условий для того, чтоб серьезно заняться мною. Эгоизм и легкомыслие юности не позволяли ему видеть, с каким напряжением сил, с какой хитростью мать вела хозяйство, еще менее чувствовал это его брат, тяжелый, молчаливый гимназист. А мне уже давно и тонко были известны сложные фокусы химии и экономии кухни, я хорошо видел изворотливость женщины, принужденной ежедневно обманывать желудки своих детей и кормить приблудного парня неприятной наружности, дурных манер. Естественно, что каждый кусок хлеба, падавший на мою долю, ложился камнем на душу мне. Я начал искать какой-либо работы. С утра уходил из дома, чтоб не обедать, а в дурную погоду — отсиживался на пустыре, в подвале. Там, обоняя запах трупов кошек и собак, под шум ливня и вздохи ветра, я скоро догадался, что университет — фантазия и что я поступил бы умнее, уехав в Персию. А уж я видел себя седобородым волшебником, который нашел способ выращивать хлебные зерна объемом в яблоко, картофель по пуду весом и вообще успел придумать немало благодеяний для земли, по которой так дьявольски трудно ходить не только мне одному.
Стихи Симы Девушкина (Из повести «Городок Окуров»)
Я уже научился мечтать о необыкновенных приключениях и великих подвигах. Это очень помогало мне в трудные дни жизни, а так как дней этих было много, — я всё более изощрялся в мечтаниях. Я не ждал помощи извне и не надеялся на счастливый случай, но во мне постепенно развивалось волевое упрямство, и чем труднее слагались условия жизни — тем крепче и даже умнее я чувствовал себя. Я очень рано понял, что человека создает его сопротивление окружающей среде.
Чтобы не голодать, я ходил на Волгу, к пристаням, где легко можно было заработать пятнадцать — двадцать копеек. Там, среди грузчиков, босяков, жуликов, я чувствовал себя куском железа, сунутым в раскаленные угли, — каждый день насыщал меня множеством острых, жгучих впечатлений. Там предо мною вихрем кружились люди оголенно жадные, люди грубых инстинктов, — мне нравилась их злоба на жизнь, нравилось насмешливо враждебное отношение ко всему в мире и беззаботное к самим себе. Всё, что я непосредственно пережил, тянуло меня к этим людям, вызывая желание погрузиться в их едкую среду. Брет-Гарт и огромное количество «бульварных» романов, прочитанных мною, еще более возбуждали мои симпатии к этой среде.
Профессиональный вор Башкин, бывший ученик учительского института, жестоко битый, чахоточный человек, красноречиво внушал мне:
— Что ты, как девушка, ёжишься, али честь потерять боязно? Девке честь — всё ее достояние, а тебе — только хомут. Честен бык, так он — сеном сыт!
Рыженький, бритый, точно актер, ловкими, мягкими движениями маленького тела Башкин напоминал котенка. Он относился ко мне учительно, покровительственно, и я видел, что он от души желает мне удачи, счастья. Очень умный, он прочитал немало хороших книг, более всех ему нравился «Граф Монте-Кристо».
— В этой книге есть и цель и сердце, — говорил он.
Любил женщин и рассказывал о них, вкусно чмокая, с восторгом, с какой-то судорогой в разбитом теле; в этой судороге было что-то болезненное, она возбуждала у меня брезгливое чувство, но речи его я слушал внимательно, чувствуя их красоту.
— Баба, баба! — выпевал он, и желтая кожа его лица разгоралась румянцем, темные глаза сияли восхищением. — Ради бабы я — на всё пойду. Для нее, как для чёрта, — нет греха! Живи влюблен, лучше этого ничего не придумано!
Он был талантливый рассказчик и легко сочинял для проституток трогательные песенки о печалях несчастной любви, его песни распевались во всех городах Волги, и — между прочими — ему принадлежит широко распространенная песня:
Некрасива я, бедна,
Плохо я одета,
Никто замуж не берет
Девушку за это…
Хорошо относился ко мне темный человек Трусов, благообразный, щеголевато одетый, с тонкими пальцами музыканта. Он имел в Адмиралтейской слободе лавочку с вывеской «Часовых дел мастер», но занимался сбытом краденого.
— Что значит — духовный?
— А — в котором зависти нет ни к чему, только любопытство…
Это было неверно по отношению ко мне, завидовал я много и многому; между прочим, зависть мою возбуждала способность Башкина говорить каким-то особенным, стихоподобным ладом с неожиданными уподоблениями и оборотами слов. Вспоминаю начало его повести об одном любовном приключении:
«Мутноокой ночью сижу я — как сыч в дупле — в номерах, в нищем городе Свияжске, а — осень, октябрь, ленивенько дождь идет, ветер дышит, точно обиженный татарин песню тянет; без конца песня: о-о-о-у-у-у…
…И вот пришла она, легкая, розовая, как облако на восходе солнца, а в глазах — обманная чистота души. „Милый, — говорит честным голосом, — не виновата я против тебя». Знаю — врет, а верю — правда! Умом — твердо знаю, сердцем — не верю, никак!»
Рассказывая, он ритмически покачивался, прикрывал глаза и часто мягким жестом касался груди своей против сердца.
Голос у него был глухой, тусклый, а слова — яркие, и что-то соловьиное пело в них.
Завидовал я Трусову, — этот человек удивительно интересно говорил о Сибири, Хиве, Бухаре, смешно и очень зло о жизни архиереев, а однажды таинственно сказал о царе Александре III:
— Этот царь в своем деле мастер!
Трусов казался мне одним из тех «злодеев», которые в конце романа — неожиданно для читателя — становятся великодушными героями.
Иногда, в душные ночи, эти люди переправлялись через речку Казанку, в луга, в кусты, и там пили, ели, беседуя о своих делах, но чаще — о сложности жизни, о странной путанице человеческих отношений, особенно много о женщинах. О них говорилось с озлоблением, с грустью, иногда — трогательно и почти всегда с таким чувством, как будто заглядывая во тьму, полную жутких неожиданностей. Я прожил с ними две, три ночи под темным небом с тусклыми звездами, в душном тепле ложбины, густо заросшей кустами тальника. Во тьме, влажной от близости Волги, ползли во все стороны золотыми пауками огни мачтовых фонарей, в черную массу горного берега вкраплены огненные комья и жилы — это светятся окна трактиров и домов богатого села Услон. Глухо бьют по воде плицы колес пароходов, надсадно, волками воют матросы на караване барж, где-то бьет молот по железу, заунывно тянется песня, — тихонько тлеет чья-то душа, — от песни на сердце пеплом ложится грусть.
И еще грустнее слушать тихо скользящие речи людей, — люди задумались о жизни и говорят каждый о своем, почти не слушая друг друга. Сидя или лежа под кустами, они курят папиросы, изредка — не жадно — пьют водку, пиво и идут куда-то назад, по пути воспоминаний.
— А вот со мной был случай, — говорит кто-то, придавленный к земле ночною тьмой.
Выслушав рассказ, люди соглашаются:
— Бывает и так, — всё бывает…
«Было», «бывает», «бывало» — слышу я, и мне кажется, что в эту ночь люди пришли к последним часам своей жизни, — всё уже было, больше ничего не будет!
Это отводило меня в сторону от Башкина и Трусова, но все-таки — нравились мне они, и по всей логике испытанного мною было бы вполне естественно, если б я пошел с ними. Оскорбленная надежда подняться вверх, начать учиться — тоже толкала меня к ним. В часы голода, злости и тоски я чувствовал себя вполне способным на преступление не только против «священного института собственности». Однако романтизм юности помешал мне свернуть с дороги, идти по которой я был обречен. Кроме гуманного Брет-Гарта и бульварных романов, я уже прочитал немало серьезных книг, — они возбудили у меня стремление к чему-то неясному, но более значительному, чем всё, что я видел.
И в то же время у меня зародились новые знакомства, новые впечатления. На пустырь, рядом с квартирой Евреинова, собирались гимназисты играть в городки, и меня очаровал один из них — Гурий Плетнев. Смуглый, синеволосый, как японец, с лицом в мелких черных точках, точно натертым порохом, неугасимо веселый, ловкий в играх, остроумный в беседе, он был насыщен зародышами разнообразных талантов. И, как почти все талантливые русские люди, он жил на средства, данные ему природой, не стремясь усилить и развить их. Обладая тонким слухом и великолепным чутьем музыки, любя ее, он артистически играл на гуслях, балалайке, гармонике, не пытаясь овладеть инструментом более благородным и трудным. Был он беден, одевался плохо, но его удальству, бойким движениям жилистого тела, широким жестам очень отвечали: измятая, рваная рубаха, штаны в заплатах и дырявые, стоптанные сапоги.
Он был похож на человека, который после длительной и тяжкой болезни только что встал на ноги, или похож был на узника, вчера выпущенного из тюрьмы, — всё в жизни было для него ново, приятно, всё возбуждало в нем шумное веселье — он прыгал по земле, как ракета-шутиха.
В его глазах, провалившихся в темные ямы, сверкала гордость маниака, счастливого сознанием своего величия. Изредка к нему приходил маленький горбатый уродец, с вывернутой ногою, в сильных очках на распухшем носу, седоволосый, с хитрой улыбкой на желтом лице скопца. Они плотно прикрывали дверь и часами сидели молча, в странной тишине. Только однажды, поздно ночью, меня разбудил хриплый яростный крик математика:
— А я говорю — тюрьма! Геометрия — клетка, да! Мышеловка, да! Тюрьма!
Горбатый уродец визгливо хихикал, многократно повторял какое-то странное слово, а математик вдруг заревел:
Когда его гость выкатился в коридор, шипя, повизгивая, кутаясь в широкую разлетайку, — математик, стоя на пороге двери, длинный, страшный, запустив пальцы руки своей в спутанные волосы на голове, хрипел:
— Эвклид — дурак! Дур-рак… Я докажу, что бог умнее грека!
И хлопнул дверью настолько сильно, что в его комнате что-то с грохотом упало.
Вскоре я узнал, что человек этот хочет — исходя от математики — доказать бытие бога, но он умер раньше, чем успел сделать это.
Песня волжских босяков
Плетнев работал в типографии ночным корректором газеты, зарабатывая одиннадцать копеек в ночь, и, если я не успевал заработать, мы жили, потребляя в сутки четыре фунта хлеба, на две копейки чая и на три сахара. А у меня не хватало времени для работы, — нужно было учиться. Я преодолевал науки с величайшим трудом, особенно угнетала меня грамматика уродливо узкими, окостенелыми формами, я совершенно не умел втискивать в них живой и трудный, капризно-гибкий русский язык. Но скоро, к удовольствию моему, оказалось, что я начал учиться «слишком рано» и что, даже сдав экзамены на сельского учителя, не получил бы места — по возрасту.
Плетнев и я спали на одной и той же койке, я — ночами, он — днем. Измятый бессонной ночью, с лицом еще более потемневшим и воспаленными глазами, он приходил рано утром, я тотчас бежал в трактир за кипятком, самовара у нас, конечно, не было. Потом, сидя у окна, мы пили чай с хлебом. Гурий рассказывал мне газетные новости, читал забавные стихи алкоголика-фельетониста Красное Домино и удивлял меня шутливым отношением к жизни, — мне казалось, что он относится к ней так же, как к толстомордой бабе Галкиной, торговке старыми дамскими нарядами и сводне.
У этой бабы он нанимал угол под лестницей, но платить за «квартиру» ему было нечем, и он платил веселыми шутками, игрою на гармонике, трогательными песнями; когда он, тенорком, напевал их, в глазах его сияла усмешка. Баба Галкина в молодости была хористкой оперы, она понимала толк в песнях, и нередко из ее нахальных глаз на пухлые сизые щеки пьяницы и обжоры обильно катились мелкие слезинки, она сгоняла их с кожи щек жирными пальцами и потом тщательно вытирала пальцы грязным платочком.
— Ах, Гурочка, — вздыхая, говорила она, — артист вы! И будь вы чуточку покрасивше — устроила бы я вам судьбу! Уж сколько я молодых юношев пристроила к женщинам, у которых сердце скучает в одинокой жизни!
Один из таких «юношев» жил тут же, над нами. Это был студент, сын рабочего-скорняка, парень среднего роста, широкогрудый, с уродливо узкими бедрами, похожий на треугольник острым углом вниз, угол этот немного отломлен, — ступни ног студента маленькие, точно у женщины. И голова его, глубоко всаженная в плечи, тоже мала, украшена щетиной рыжих волос, а на белом, бескровном лице угрюмо таращились выпуклые зеленоватые глаза.
С великим трудом, голодая, как бездомная собака, он, вопреки воле отца, исхитрился кончить гимназию и поступить в университет, но у него обнаружился глубокий, мягкий бас, и ему захотелось учиться пению.
Галкина поймала его на этом и пристроила к богатой купчихе лет сорока, сын ее был уже студент на третьем курсе, дочь — кончала учиться в гимназии. Купчиха была женщина тощая, плоская, прямая, как солдат, сухое лицо монахини-аскетки, большие серые глаза, скрытые в темных ямах, одета она в черное платье, в шёлковую старомодную головку, в ее ушах дрожат серьги с камнями ядовито-зеленого цвета.
Иногда, вечерами или рано по утрам, она приходила к своему студенту, и я не раз наблюдал, как эта женщина, точно прыгнув в ворота, шла по двору решительным шагом. Лицо ее казалось страшным, губы так плотно сжаты, что почти не видны, глаза широко открыты, обреченно, тоскливо смотрят вперед, но — кажется, что она слепая. Нельзя было сказать, что она уродлива, но в ней ясно чувствовалось напряжение, уродующее ее, как бы растягивая ее тело и до боли сжимая лицо.
— Смотри, — сказал Плетнев, — точно безумная!
Студент ненавидел купчиху, прятался от нее, а она преследовала его, точно безжалостный кредитор или шпион.
— Сконфуженный человек я, — каялся он, выпивши. — И — зачем надо мне петь? С такой рожей и фигурой — не пустят меня на сцену, не пустят!
— Прекрати эту канитель! — советовал Плетнев.
— Да. Но жалко мне ее! Не выношу, а — жалко! Если бы ты знал, как она — эх…
Мы — знали, потому что слышали, как эта женщина, стоя на лестнице, ночью, умоляла глухим, вздрагивающим голосом:
— Христа ради… голубчик, ну — Христа ради!
Она была хозяйкой большого завода, имела дома, лошадей, давала тысячи денег на акушерские курсы и, как нищая, просила милостыню ласки.
После чая Плетнев ложился спать, а я уходил на поиски работы и возвращался домой поздно вечером, когда Гурию нужно было отправляться в типографию. Если я приносил хлеба, колбасы или вареной «требухи», мы делили добычу пополам, и он брал свою часть с собой.
Среди голодной молодежи бестолково болтался рыжий, плешивый, скуластый человек, с большим животом на тонких ногах, с огромным ртом и зубами лошади, — за эти зубы прозвали его Рыжий Конь. Он третий год судился с какими-то родственниками, симбирскими купцами, и заявлял всем и каждому:
— Жив быть не хочу, а — разорю их вдребезг! Нищими по миру пойдут, три года будут милостыней жить, — после того я им ворочу всё, что отсужу у них, всё отдам и спрошу: «Что, черти? То-то!»
— Это — цель твоей жизни, Конь? — спрашивали его.
— Весь я, всей душой нацелился на это и больше ничего делать не могу!
Он целые дни торчал в окружном суде, в палате, у своего адвоката, часто, вечерами, привозил на извозчике множество кульков, свертков, бутылок и устраивал у себя, в грязной комнате с провисшим потолком и кривым полом, шумные пиры, приглашая студентов, швеек — всех, кто хотел сытно поесть и немножко выпить. Сам Рыжий Конь пил только ром, напиток, от которого на скатерти, платье и даже на полу оставались несмываемые темно-рыжие пятна, — выпив, îí завывал:
— Милые вы мои птицы! Люблю вас — честный вы народ! А я — злой подлец и кр-рокодил, — желаю погубить родственников и — погублю! Ей-богу! Жив быть не хочу, а…
Глаза Коня жалобно мигали, и нелепое скуластое лицо орошалось пьяными слезами, он стирал их со щек ладонью и размазывал по коленям, — шаровары его всегда были в масляных пятнах.
— Как вы живете? — кричал он. — Голод, холод, одежа плохая, — разве это — закон? Чему в такой жизни научиться можно? Эх, кабы государь знал, как вы живете…
И, выхватив из кармана пачку разноцветных кредиток, предлагал:
— Кому денег надо? Берите, братцы!
Хористки и швейки жадно вырывали деньги из его мохнатой руки, он хохотал, говоря:
— Да это — не вам! Это — студентам.
Но студенты денег не брали.
— К чёрту деньги! — сердито кричал сын скорняка.
Он сам однажды, пьяный, принес Плетневу пачку десятирублевок, смятых в твердый ком, и сказал, бросив их на стол:
— Вот — надо? Мне — не надо…
Лег на койку нашу и зарычал, зарыдал, так что пришлось отпаивать и отливать его водою. Когда он уснул, Плетнев попытался разгладить деньги, но это оказалось невозможно — они были так туго сжаты, что надо было смочить их водою, чтоб отделить одну от другой.
В дымной, грязной комнате, с окнами в каменную стену соседнего дома, тесно и душно, шумно и кошмарно. Конь орет всех громче. Я спрашиваю его:
— Зачем вы живете здесь, а не в гостинице?
— Милый — для души! Тепло душе с вами…
Сын скорняка подтверждает:
— Верно, Конь! И я — тоже. В другом месте я бы пропал…
Конь просит Плетнева:
Положив гусли на колени себе, Гурий поет:
Ты взойди-ко, взойди, солнце красное…
Голос у него мягкий, проникающий в душу.
В комнате становится тихо, все задумчиво слушают жалобные слова и негромкий звон гусельных струн.
— Хорошо, чёрт! — ворчит несчастный купчихин утешитель.
Среди странных жителей старого дома Гурий Плетнев, обладая мудростью, имя которой — веселье, играл роль доброго духа волшебных сказок. Душа его, окрашенная яркими красками юности, освещала жизнь фейерверками славных шуток, хороших песен, острых насмешек над обычаями и привычками людей, смелыми речами о грубой неправде жизни. Ему только что исполнилось двадцать лет, по внешности он казался подростком, но все в доме смотрели на него как на человека, который в трудный день может дать умный совет и всегда способен чем-то помочь. Люди получше — любили его, похуже — боялись, и даже старый будочник Никифорыч всегда приветствовал Гурия лисьей улыбкой.
Двор «Марусовки» — «проходной», поднимаясь в гору, он соединял две улицы: Рыбнорядскую со Старо-Горшечной; на последней, недалеко от ворот нашего жилища, приткнулась уютно в уголке будка Никифорыча.
Это — старший городовой в нашем квартале; высокий, сухой старик, увешанный медалями, лицо у него — умное, улыбка — любезная, глаза — хитрые.
Он относился очень внимательно к шумной колонии бывших и будущих людей; несколько раз в день его аккуратно вытесанная фигура являлась на дворе, шел он не торопясь и посматривал в окна квартир взглядом смотрителя зоологического сада в клетки зверей. Зимою в одной из квартир были арестованы однорукий офицер Смирнов и солдат Муратов, георгиевские кавалеры, участники Ахал-Текинской экспедиции Скобелева; арестовали их — а также Зобнина, Овсянкина, Григорьева, Крылова и еще кого-то — за попытку устроить тайную типографию, для чего Муратов и Смирнов, днем, в воскресенье, пришли воровать шрифты в типографию Ключникова на бойкой улице города. За этим делом их и схватили. А однажды ночью в «Марусовке» был схвачен жандармами длинный угрюмый житель, которого я прозвал Блуждающей Колокольней. Утром, узнав об этом, Гурий возбужденно растрепал свои черные волосы и сказал мне:
— Вот что, Максимыч, тридцать семь чертей, беги, брат, скорее…
Объяснив, куда нужно бежать, он добавил:
— Смотри — осторожнее! Может быть, там сыщики…
Таинственное поручение страшно обрадовало меня, и я полетел в Адмиралтейскую слободу с быстротой стрижа. Там, в темной мастерской медника, я увидал молодого кудрявого человека с необыкновенно синими глазами; он лудил кастрюлю, но — был не похож на рабочего. А в углу, у тисков, возился, притирая кран, маленький старичок с ремешком на белых волосах.
Не браните вы музу мою…
— Нет ли работы у вас?
Старичок сердито ответил:
— У нас — есть, а для тебя — нет!
Молодой, мельком взглянув на меня, снова опустил голову над кастрюлей. Я тихонько толкнул ногою его ногу, — он изумленно и гневно уставился на меня синими глазами, держа кастрюлю за ручку и как бы собираясь швырнуть ею в меня. Но увидав, что я подмигиваю ему, сказал спокойно:
Еще раз подмигнув ему, я вышел за дверь, остановился на улице; кудрявый, потягиваясь, тоже вышел и молча уставился на меня, закуривая папиросу.
Он нахмурился сердито, щупая меня глазами.
— Длинный, похож на дьякона.
— А какое мне дело до Петра, дьякона и всего прочего? — спросил медник, и характер его вопроса окончательно убедил меня: это не рабочий. Я побежал домой, гордясь тем, что сумел исполнить поручение. Таково было мое первое участие в делах «конспиративных».
Гурий Плетнев был близок к ним, но в ответ на мои просьбы ввести меня в круг этих дел говорил:
— Тебе, брат, рано! Ты — поучись…
Евреинов познакомил меня с одним таинственным человеком. Знакомство это было осложнено предосторожностями, которые внушили мне предчувствие чего-то очень серьезного. Евреинов повел меня за город, на Арское поле, предупреждая по дороге, что знакомство это требует от меня величайшей осторожности, его надо сохранить в тайне. Потом, указав мне вдали небольшую серую фигурку, медленно шагавшую по пустынному полю, Евреинов оглянулся, тихо говоря:
— Вот он! Идите за ним и, когда он остановится, подойдите к нему, сказав: «Я приезжий…»
Таинственное — всегда приятно, но здесь оно показалось мне смешным: знойный, яркий день, в поле серою былинкой качается одинокий человечек, — вот и всё. Догнав его у ворот кладбища, я увидал пред собою юношу с маленьким, сухим личиком и строгим взглядом глаз, круглых, как у птицы. Он был одет в серое пальто гимназиста, но светлые пуговицы отпороты и заменены черными, костяными, на изношенной фуражке заметен след герба, и вообще в нем было что-то преждевременно ощипанное, — как будто он торопился показаться самому себе человеком вполне созревшим.
Мы сидели среди могил, в тени густых кустов. Человек говорил сухо, деловито и весь, насквозь, не понравился мне. Строго расспросив меня, что я читал, он предложил мне заниматься в кружке, организованном им, я согласился, и мы расстались, — он ушел первый, осторожно оглядывая пустынное поле.
Это был молчаливый человек, робкий в мыслях, осторожный в словах. Жил он в подвале грязного дома и занимался столярной работой для «равновесия тела и души». С ним было скучно. Чтение книги Милля не увлекало меня, скоро основные положения экономики показались очень знакомыми мне, я усвоил их непосредственно, они были написаны на коже моей, и мне показалось, что не стоило писать толстую книгу трудными словами о том, что совершенно ясно для всякого, кто тратит силы свои ради благополучия и уюта «чужого дяди». С великим напряжением высиживал я два, три часа в яме, насыщенной запахом клея, рассматривая, как по грязной стене ползают мокрицы.
Однажды вероучитель опоздал прийти в обычный час, и мы, думая, что он уже не придет, устроили маленький пир, купив бутылку водки, хлеба и огурцов. Вдруг мимо окна быстро мелькнули серые ноги нашего учителя; едва успели мы спрятать водку под стол, как он явился среди нас, и началось толкование мудрых выводов Чернышевского. Мы все сидели неподвижно, как истуканы, со страхом ожидая, что кто-нибудь из нас опрокинет бутылку ногою. Опрокинул ее наставник, опрокинул и, взглянув под стол, не сказал ни слова. Ох, уж лучше бы он крепко выругался!
Его молчание, суровое лицо и обиженно прищуренные глаза страшно смутили меня. Поглядывая исподлобья на багровые от стыда лица моих товарищей, я чувствовал себя преступником против вероучителя и сердечно жалел его, хотя водка была куплена не по моей инициативе.
На чтениях было скучно, хотелось уйти в Татарскую слободу, где живут какой-то особенной, чистоплотной жизнью добродушные, ласковые люди; они говорят смешно искаженным русским языком; по вечерам с высоких минаретов их зовут в мечети странные голоса муэдзинов, — мне думалось, что у татар вся жизнь построена иначе, незнакомо мне, не похоже на то, что я знаю и что не радует меня.
Меня влекло на Волгу к музыке трудовой жизни; эта музыка и до сего дня приятно охмеляет сердце мое; мне хорошо памятен день, когда я впервые почувствовал героическую поэзию труда.
Под Казанью села на камень, проломив днище, большая баржа с персидским товаром; артель грузчиков взяла меня перегружать баржу. Был сентябрь, дул верховый ветер, по серой реке сердито прыгали волны, ветер, бешено срывая их гребни, кропил реку холодным дождем. Артель, человек полсотни, угрюмо расположилась на палубе пустой баржи, кутаясь рогожами и брезентом; баржу тащил маленький буксирный пароход, задыхаясь, выбрасывая в дождь красные снопы искр.
Вечерело. Свинцовое, мокрое небо, темнея, опускалось над рекою. Грузчики ворчали и ругались, проклиная дождь, ветер, жизнь, лениво ползали по палубе, пытаясь спрятаться от холода и сырости. Мне казалось, что эти полусонные люди не способны к работе, не спасут погибающий груз.
К полуночи доплыли до переката, причалили пустую баржу борт о борт к сидевшей на камнях; артельный староста, ядовитый старичишка, рябой хитрец и сквернослов, с глазами и носом коршуна, сорвав с лысого черепа мокрый картуз, крикнул высоким, бабьим голосом:
В темноте, на палубе баржи, грузчики сбились в черную кучу и заворчали, как медведи, а староста, кончив молиться раньше всех, завизжал:
— Фонарей! Ну, молодчики, покажи работу! Честно, детки! С богом — начинай!
И тяжелые, ленивые, мокрые люди начали «показывать работу». Они, точно в бой, бросились на палубу и в трюмы затонувшей баржи, — с гиком, ревом, с прибаутками. Вокруг меня с легкостью пуховых подушек летали мешки риса, тюки изюма, кож, каракуля, бегали коренастые фигуры, ободряя друг друга воем, свистом, крепкой руганью. Трудно было поверить, что так весело, легко и споро работают те самые тяжелые, угрюмые люди, которые только что уныло жаловались на жизнь, на дождь и холод. Дождь стал гуще, холоднее, ветер усилился, рвал рубахи, закидывая подолы на головы, обнажая животы. В мокрой тьме при слабом свете шести фонарей метались черные люди, глухо топая ногами о палубы барж. Работали так, как будто изголодались о труде, как будто давно ожидали удовольствия швырять с рук на руки четырехпудовые мешки, бегом носиться с тюками на спине. Работали играя, с веселым увлечением детей, с той пьяной радостью делать, слаще которой только объятие женщины.
Большой бородатый человек в поддевке, мокрый, скользкий, — должно быть, хозяин груза или доверенный его, — вдруг заорал возбужденно:
— Молодчики — ведерко ставлю! Разбойнички — два идет! Делай!
Несколько голосов сразу со всех сторон тьмы густо рявкнули:
— Три пошло! Делай знай!
И вихрь работы еще усилился.
Я тоже хватал мешки, тащил, бросал, снова бежал и хватал, и казалось мне, что и сам я и всё вокруг завертелось в бурной пляске, что эти люди могут так страшно и весело работать без устатка, не щадя себя, — месяца́, года́, что они могут, ухватясь за колокольни и минареты города, стащить его с места куда захотят.
Я жил эту ночь в радости, не испытанной мною, душу озаряло желание прожить всю жизнь в этом полубезумном восторге делания. За бортами плясали волны, хлестал по палубам дождь, свистел над рекою ветер, в серой мгле рассвета стремительно и неустанно бегали полуголые мокрые люди и кричали, смеялись, любуясь своей силой, своим трудом. А тут еще ветер разодрал тяжелую массу облаков, и на синем, ярком пятне небес сверкнул розоватый луч солнца — его встретили дружным ревом веселые звери, встряхивая мокрой шерстью милых морд. Обнимать и целовать хотелось этих двуногих зверей, столь умных и ловких в работе, так самозабвенно увлеченных ею.
Казалось, что такому напряжению радостно разъяренной силы ничто не может противостоять, она способна содеять чудеса на земле, может покрыть всю землю в одну ночь прекрасными дворцами и городами, как об этом говорят вещие сказки. Посмотрев минуту, две на труд людей, солнечный луч не одолел тяжкой толщи облаков и утонул среди них, как ребенок в море, а дождь превратился в ливень.
— Шабаш! — крикнул кто-то, но ему свирепо ответили:
И до двух часов дня, пока не перегрузили весь товар, полуголые люди работали без отдыха, под проливным дождем и резким ветром, заставив меня благоговейно понять, какими могучими силами богата человеческая земля.
Потом перешли на пароход и там все уснули, как пьяные, а приехав в Казань, вывалились на песок берега потоком серой грязи и пошли в трактир пить три ведра водки.
Там ко мне подошел вор Башкин, осмотрел меня и спросил:
Я с восторгом рассказал ему о работе, он выслушал меня и, вздохнув, сказал презрительно:
— Дурак. И — хуже того — идиёт!
Посвистывая, виляя телом, как рыба, он уплыл среди тесно составленных столов, — за ними шумно пировали грузчики, в углу кто-то, тенором, запевал похабную песню:
Эх, было это дельце ночною порой, —
Вышла прогуляться в садик барыня — эй!
Десяток голосов оглушительно заревел, прихлопывая ладонями по столам:
Сторож город сторожит,
Видит — барыня лежит…
Хохот, свист, и гремят слова, которым по отчаянному цинизму, вероятно, нет равных на земле.